– Я утратила всякий интерес к пустолайкам, – сказала Джоан. – Не заводи собак, Пол. Они только и делают, что умирают, и вот ты уже раздумываешь, не взять ли напоследок еще одну. На посошок. Словом, полюбуйся – Сивилла и я. Либо я умру и разобью ей сердце, либо наоборот. Небогатый выбор, правда? Джин вот здесь, угощайся.
Он так и сделал, выбрав для себя наименее грязный бокал.
– Как поживаете, Джоан?
– Как видишь. Все так же, только еще более дряхлая, пьющая, одинокая. А ты как?
– Мне стукнуло тридцать. Уезжаю на пару лет за границу. По работе. Я вернул Сьюзен.
– Как покупку? Поздновато, тебе не кажется? Вернул ее в магазин и просишь компенсацию?
– Не совсем так. – Он понял, что объяснить одной пьющей женщине, почему он бросил другую, будет непросто.
– Ну а как тогда?
– Вот как. Я пытался ее спасти. Ничего не вышло. Пытался вытащить ее из пьянства. Ничего не вышло. Я не виню ее, нисколько. Помню ваши слова: что я выкарабкаюсь, а она нет. Но я больше не могу. Такого не выдержать и десяти дней – что уж говорить о десяти годах. Сейчас заботу о ней возьмет на себя Марта. Клара отказалась, что меня удивило. Я сказал, что… если им нужно будет определить ее в дом хроников, я помогу. В будущем. Если хватит денег.
– Да у тебя все просчитано, как я погляжу.
– Это самозащита, Джоан. У меня не осталось сил.
– А девушка есть? – спросила она, закуривая очередную сигарету.
– Я не настолько бездушен.
– Ну, знаешь, новая женщина, как ни странно, могла бы прочистить тебе мозги. Помню свой давний опыт с писюном и писькой.
– Жаль, это не вам помогло, Джоан.
– Твоя жалость, милый мой, припозднилась на полвека.
– Я серьезно.
– И как, по-твоему, Марта справится? Лучше, чем ты? Хуже? Так же?
– Понятия не имею. Более того, меня это не волнует. Если я буду волноваться, меня снова затянет с головой в этот омут.
– Что значит «снова затянет»? Ты покамест еще там.
– В смысле?
– Ты все еще там. И навсегда там останешься. Нет, не буквально. Но сердцем и душой. Что зашло так далеко, тому нет конца. Ты всегда будешь «ходячим раненым». Другого не дано. Либо ходячий раненый, либо ходячий мертвец. Разве я не права?
Он покосился на нее, но она обращалась не к нему. Она обращалась к Сивилле, похлопывая свою любимицу по мягкой холке. Он не знал, что ответить, не знал, верить этим словам или нет.
– Вы по-прежнему жульничаете в кроссвордах?
– Ах ты язва! Будто сам не знаешь.
Он улыбнулся. Джоан всегда ему нравилась.
– И захлопни за собой дверь. Не люблю вставать сто раз на дню.
О том, чтобы ее обнять, нечего было и думать; он просто кивнул, еще раз улыбнулся и направился к выходу.
– Пришли венок, когда пробьет час, – крикнула она ему вслед.
Венок для нее самой или для Сьюзен – он так и не понял. А может, для Сивиллы? Собакам полагаются венки? Этого он тоже не знал.
* * *
Он не признался – не смог признаться – Джоан в своем ужасающем открытии: что с помощью какого-то стихийного, почти химического процесса любовь способна превратиться в жалость и злость. Злость его была направлена не на Сьюзен, а на то, что ее погубило. Но тем не менее это была злость. А злость несет с собой отвращение. И теперь, вместе с жалостью и злостью, ему нужно было разобраться с отвращением к себе. И все это осталось на его совести.
* * *
Он успел поработать во многих странах. Ему перевалило за тридцать, потом – за сорок, выглядел он, как сказала бы его мать, вполне презентабельно, был платежеспособен и ничем не напоминал безумца. Этого хватало, чтобы в любом месте находить партнершу для секса, круг общения и ежедневную дозу необходимого человеческого участия – пока не приходило время переключаться на новую работу в новой стране и вписываться в новый круг общения, находя подход к новым людям, из которых одни потом встречались на его пути, а другие – нет. Все это его устраивало, а точнее – с этим он, по собственным ощущениям, мог жить.
Кому-то его существование могло показаться эгоистичным, если не паразитическим. Но думал он не только о себе. Старался не давать напрасных надежд, не преувеличивать эмоциональную сторону сложившихся отношений. Не останавливался у витрин ювелирных магазинов, не умолкал с глуповатой улыбкой над фотографиями детишек, не говорил, что хочет связать свою жизнь с конкретной женщиной и даже с конкретной страной. Хотя он не сразу заметил в себе эту черту, его влекло к таким женщинам, о которых можно сказать: сильные, независимые и не слишком потасканные. К женщинам, которые, подобно ему самому, твердо стояли на ногах и могли оценить надежное, пусть и недолговечное присутствие другого человека. К женщинам, которые не слишком переживали, когда он снимался с места, и не причиняли ему страданий, если уходили сами.
