Поднявшись в мансарду, где еще ожидали ремонта две комнаты, Марта, насколько я понимаю, сказала:
– Вам впору жильцов пускать.
Когда Сьюзен замешкалась с ответом, ее дочь выдала не то аргумент, не то инструкцию:
– Надо пользоваться.
В тот вечер мы обсудили, что она хотела этим сказать. Финансовый аргумент в пользу сдачи комнат был признан достаточно веским: мы могли бы практически окупить содержание дома. А как насчет моральных доводов? Вероятно, с появлением жильцов у Сьюзен нашлись бы более осмысленные занятия, чем ожидание бесстыжего любовника. Не исключено, впрочем, что Марта имела в виду нечто другое: жильцы могли бы кое-как разбавить мое наглое присутствие и замаскировать реальное положение дел в доме двадцать три по Генри-роуд, где Сладкий Мальчик Номер Один в открытую сожительствовал с прелюбодейкой более чем вдвое старше его.
Если Марта своим появлением растревожила Сьюзен, то меня по зрелом размышлении она растревожила не меньше. Я не предусмотрел, что Сьюзен придется выяснить отношения с дочерьми. Все мои мысли были устремлены на Маклауда: как увести у него Сьюзен и впоследствии убедить ее с ним развестись. Не только ради нас обоих, но в основном ради нее самой. Чтобы она стерла из своей жизни эту ошибку и обеспечила себе юридическое и моральное право быть счастливой. А быть счастливой означало жить со мной, и только со мной, без каких бы то ни было оков.
* * *
Наш дом стоял на тихой улице; посетители бывали у нас крайне редко. Помню, как-то субботним утром меня отвлек от учебника по гражданскому праву звонок в парадную дверь. Я услышал, как Сьюзен предлагает незваному гостю – двум незваным гостям, мужчине и женщине – пройти в кухню. Минут через двадцать она сказала, затворяя входную дверь:
– Вам, я уверена, теперь намного спокойнее.
– Кто это был? – спросил я, когда Сьюзен проходила мимо кабинета.
Она заглянула ко мне:
– Миссионеры, черт бы их побрал. Миссионеры. Я дала им возможность облегчить душу и указала на дверь. Пусть обрабатывают кого-нибудь другого, кто готов к обращению в их веру.
– Не настоящие миссионеры?
– Это общий термин. Настоящие миссионеры, естественно, хуже всех.
– То есть это были свидетели Иеговы, или Плимутские братья, или баптисты, или кто?
– Или кто. Спросили, не тревожит ли меня состояние этого мира. Обычный вопрос-ловушка. Потом стали нудить по поводу Библии – можно подумать, я о ней никогда не слыхала. У меня чуть не вырвалось, что все это мне давно известно и вообще я – презренная Иезавель, блудница.
Она не стала больше отрывать меня от учебников. А я задумался над такими вот внезапными всплесками эмоций, от которых она становилась мне еще дороже. Я черпал знания из книг, она – из жизни, в который раз подумалось мне.
* * *
Как-то вечером зазвонил телефон. Я снял трубку и, как принято, назвал свой номер.
– Вы кто? – осведомился голос, который, как я мгновенно понял, принадлежал Маклауду.
– А вы кто? – Я изобразил небрежную интонацию.
– Гордон Маклауд, – с расстановкой ответил он. – С кем имею честь?
– Это Пол Робертс.
Он бросил трубку, и я сразу пожалел, что не сообразил представиться как «Микки-Маус», или «Юрий Гагарин», или «Главный по Би-би-си».
Рассказывать Сьюзен об этом звонке я не стал. Какой смысл?
* * *
Но через неделю-другую к нам наведался некий господин, назвавшийся Морисом. Сьюзен отдаленно его знала. Похоже, он был как-то связан с Маклаудом по работе и, видимо, заранее сообщил Сьюзен о своем появлении. Мне показалось, он специально подгадал время, чтобы застать меня дома. Но за давностью лет точно сказать не берусь: быть может, так совпало.
Я не задал ни одного самоочевидного вопроса. В противном случае у Сьюзен были бы наготове ответы. А может, и нет.
На мой взгляд, было ему около пятидесяти. В своих воспоминаниях я надел на него пальто-тренч и, кажется, широкополую шляпу, а также костюм с галстуком (все это, весьма вероятно, я пририсовал позднее). Держался он едва ли не по-родственному. Пожал мне руку. Согласился выпить чашку кофе, воспользовался туалетом, попросил пепельницу и завел разговор на пустые, общие темы, излюбленные взрослыми. Сьюзен, играя роль гостеприимной хозяйки, приглушила в себе некоторые качества, за которые я особенно ее любил: дерзость и неудержимую смешливость в отношении внешнего мира.
