За время короткой поездки мое настроение изменилось от наглого безразличия до ярости, смешанной с унижением. В машине висело английское молчание, при котором все невысказанные слова безошибочно понимаются обеими сторонами. Я лег в постель; меня душили рыдания.
* * *
Тот случай больше не упоминался. Сьюзен была достаточно наивна и, что самое удивительное, даже не пыталась этого скрывать. Мне кажется, притворство вообще противоречило ее природе. А кроме того… ладно, потом.
Но вот, к примеру, однажды она сказала (не помню, в какой связи), что, скорее всего, не легла бы со мной в постель, если бы не знала, сколь необходима мужчине «сексуальная разрядка». От разговоров того времени в памяти сохранилось лишь это незатейливое выражение.
За которым, очевидно, крылась не столько наивность, сколько невежественность. Или, если угодно, народная мудрость, или патриархальная промывка мозгов. И я призадумался. Не следовало ли отсюда, что она не желала меня так же сильно, как я вожделел ее – постоянно, хронически, испепеляюще? Что секс означал для нее нечто иное, чем для меня? Что она уступала мне исключительно по медицинским показаниям – чтобы я не взорвался, как паровой котел или автомобильный радиатор, если не получу требуемой «разрядки»? И существует ли нечто подобное в женской сексуальной психологии?
Позже я задался другим вопросом: если таковы ее представления о мужской сексуальности, то как они соотносятся с ее мужем? Неужели она никогда не задумывалась, что ему тоже необходима «разрядка»? Возможно, конечно, что она увидела, как он взрывается, и поняла, каковы будут последствия. А может, СБ пользовался услугами лондонских проституток или передней частью маскарадного слона? Как знать? Быть может, этим и объяснялись его странности.
Его странности, ее невинность. Естественно, я не стал ей объяснять, что молодые парни, лишенные женского общества, не испытывают никаких трудностей в плане «сексуальной разрядки», поскольку все без исключения, как подсказывает мой опыт, запросто обеспечивают ее сами, вручную: так было, есть и будет.
* * *
Ее невинность, моя самонадеянность, ее наивность, моя пошлость. Мне нужно было возвращаться в университет. Я подумал, что для смеха можно сделать ей прощальный подарок: большую толстую морковку. Просто шутки ради, чтобы насмешить; Сьюзен всегда смеялась в ответ на мой смех. В овощной лавке мне пришло в голову, что еще смешнее будет пастернак. Мы поехали кататься, и я, воспользовавшись остановкой, вручил ей этот корнеплод. Даже не улыбнувшись, она швырнула его через плечо, и он с глухим стуком шлепнулся на заднее сиденье. Этот миг запомнился мне на всю жизнь; краснеть я давно разучился, но сейчас покраснел бы, сохранись у меня такая способность.
* * *
Мы устроили себе небольшой отдых. Ценой каких-то измышлений (точно уже не помню) сумели урвать для себя несколько дней истины наедине. Сезон отпусков давно закончился. Мы поехали на южное побережье. Память не сохранила названия гостиницы: вероятно, мы сняли квартиру. Все наши слова и мысли друг о друге, все открытия нынче забылись. Помню широкую пустую скамью где-то на пляже. Видимо, в Кэмбер-Сэндс. Мы фотографировали друг друга моей камерой. Я позирую, делая стойку на песке. Сьюзен в пальто, ветер треплет ее волосы, открывая лицо, а руки в больших черных перчатках из искусственного меха придерживают воротник. За спиной у нее ряд пляжных домиков и одноэтажное кафе с наглухо закрытыми ставнями. Человеческого присутствия не ощущается. При желании можно рассмотреть эти снимки, чтобы поточнее определить сезон и, конечно, погоду. Для меня с расстояния стольких лет ни то, ни другое не играет роли.
Еще одна деталь: я при галстуке. Чтобы сделать стойку на руках, снял пиджак. Галстук падает прямо на мое перевернутое лицо, заслоняя нос и разрезая меня пополам. На правую сторону и левую.
* * *
В то время почта на мое имя приходила крайне редко. Открытки от друзей, какие-то уведомления из университета, выписки по банковскому счету.
– Штемпель местный, – сказала мать, протягивая мне конверт.
