Солнце стояло высоко, и вид на горы открывался великолепный. Но Хитрый Глаз не замечал красоты, и мысли его путались. Злости на помогальника не было. И вообще не было ни на кого. Одному, одному побыть хотелось.
На следующий день после физзарядки помогальник опять сказал Хитрому Глазу:
— Заправь кровати!
Хитрый Глаз промолчал.
— Не понял, что ли?
В ответ — молчание.
— Пошли, — сказал помогальник и повел Хитрого Глаза в ленинскую комнату.
И снова удары, удары, удары.
— На работе продолжим, — сказал помогальник.
В обойке он кулаками колотить Хитрого Глаза не стал — зачем? Здесь есть палки. Любые. Сломается одна, бери другую.
Богонельки[8], богонельки отбивал помогальник Хитрому Глазу. Только боль проходила, наносился следующий удар, и следовал вопрос: «Будешь заправлять?»
Хитрый Глаз извивался от ударов, но не кричал, не просил прекратить.
— Так, до вечера, — сказал помогальник, сломав о Хитрого Глаза вторую палку.
Сегодня обойка закончила работу раньше. Ребята — кто остался в цехе, кто вышел на улицу. Хитрый Глаз в цехе сидеть не стал. Хочется побыть на воздухе.
К парням подбежал Мотя, он с седьмого отряда, но учился в ученичке, овладевая новой профессией. Остановившись, бросил в ребят палец. Парни отскочили.
— Что, коните? — спросил он. — Это палец, а не бугор, и вас не ударит. В станочном цехе один отпилил. Р-р-раз — и нет пальца.
Мотя жил в колонии около двух лет, и ему в свое время перепадало от актива, но теперь его, старичка, трогали реже.
— В натуре, пальца испугались, — говорил Мотя, играя отпиленным пальцем. — В прошлом году один пацан кисть себе отпилил, Санек надел ее на палку и пугал всех. Пострашнее было. А вот раньше, кому невмоготу, не то что руки или пальцы — голову под пилу подставляли. Нажал на педаль, подставил голову, отпустил педаль и покатилась голова. А сейчас головы под пилу не суют — руку там или пальцы.
Мотя привязал к пальцу нитку и пошел от ребят, играя им. Мотя знал много колонийских преданий.
— Зону нашу в тридцать седьмом году построили, — рассказывал он, — не зону, собственно, а бараки одни. Заборов тогда не было, не было колючки и паутины. Воры летом в бараках не жили. Они в горы по весне уходили и там все лето балдели. Еду им туда таскали. Они костры жгли, водяру глушили, картошку пекли. А потом новый хозяин пришел и решил зажать воров. Актив набирать стал. Рога зоны назначил. А воры в хер никого не ставили. И тогда рог зоны предложил вору зоны стыкнуться. Если рог победит, быть активу в зоне, зона станет, значит, сучьей. Победит вор — актив повязки скидывает. Рог с вором в уединенном месте часа два дрались, никто не мог победить. Оба выдохлись. Вор ударил рога, и рог упал.
Вор подошел к нему, а рог, лежа, сбил его с ног и сам вскочил. Начал его дубасить. И одолел. Вот с тех пор на нашей зоне и стали роги и бугры. Ну а воры так и остались.
Рассказ Моти был правдивый, но не совсем точный. Может быть, и стыкался рог зоны с вором зоны и победил его. Но не так появился актив в зоне.
Когда началась война, в Одлян пригнали этап активистов из одной южной колонии. Хозяин, обговорив с ними, как навести порядок, чтоб не воры командовали парнями, а он и активисты, вечером приказал работникам колонии домой не уходить.
Когда зона уснула, вновь прибывшие активисты вместе с работниками колонии зашли в один из отрядов. Разбудив воров и позвав в туалетную комнату, предложили отказаться от воровских идей и работать. Воры сказали: «Нет!»— и активисты принялись их дуплить.
Так переходили из отряда в отряд, избивая воров. К утру дело сделали: избитые воры валялись трупами. От воровских идей не отказались, но дали слово: против актива ничего не имеют.
С тех пор в Одляне наряду с ворами появились активисты.
На другой день под усиленной охраной работников колонии и активистов воспитанники принялись огораживать зону забором. А еще через несколько дней пацаны вместо блатных песен стали петь строевые, советские.
Вечером помогальник в туалетной комнате опять отрабатывал удары на Хитром Глазе.
— Что ты, Хитрый Глаз, так упорно сопротивляешься? Ты ведь и полы вначале мыть не хотел, но ведь моешь сейчас. И кровати заправлять будешь, куда ты денешься? И не с таких спесь сбивали. Еще ни один пацан, запомни, ни один, кого заставляют что-то делать, не смог продержаться и взять свое. Хочешь, и за щеку заставим взять, и на четыре кости поставим, ведь нет у тебя ни одного авторитетного земляка. Поддержку тебе никто не даст. А Малика не слушай. Он тоже все делал, когда его заставляли. Но сейчас он старичок. — Так говорил помогальник, размеренно дубася Хитрого Глаза.
