Сутки Ян отвалялся на нарах, выспался, и сегодня его повели, как думал он, к Бородину. Но в кабинете сидел младший советник юстиции, помощник прокурора, следователь прокуратуры по делам несовершеннолетних Иконников. Ян знал: следствие у малолеток должна вести прокуратура, но уголовный розыск был расторопней, он раскрывал преступления малолеток и готовые дела передавал в прокуратуру. Иконников стал допрашивать Яна, поглядывая в протоколы, составленные начальником уголовного розыска. Но у следователя прокуратуры была надежда: вдруг Ян, посидев в тюрьме, откажется от лживых показаний и расскажет ему, как батюшке на духу.
Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников пожилой, сухощавый, среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова — Ян знал это — за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.
— Значит, — спросил Иконников, — от старых показаний не отказываешься?
— Нет. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?
— Правду, конечно.
— Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.
— Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.
Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:
— В конце недели закроем дело. И все.
На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.
— Так, Коля, — сказала она, — давай посмотрим дело.
Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.
— Можно помедленнее? — попросил Ян.
— Можно, — ответила защитник.
— Давайте сначала.
— Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать.
— Что за бумага?
— Санкция. Ты ее тогда не подписал. Сейчас подпишешь?
Ян задумался.
— Собственно, — продолжала Ефария Васильевна, — можешь и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?
И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.
Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось: если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.
«Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию бы вдогонку»,— подумал Ян, когда закрытие следственного дела скрепили подписями.
На следующий день Яна и других этапников на «воронке» отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в «Столыпин».
И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, шел следом за корпусным и молил Бога: «Посадите в другую камеру!» Но в тюрьме — порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.
Парни радостно приветствовали его, а цыган — особенно.
И потянулась у него мрачная жизнь.
— Камбала, ну-ка расскажи кинуху, — сказал Яну на другой день цыган, — а то скучно.
Ян пересказал все фильмы, и не знал, какой вспомнить.
— Да я все рассказал.
— А я говорю — вспомни!
— Не помню.
Цыган подошел к нему и сел на шконку.
— Даю минуту. Если не вспомнишь, будем вспоминать вместе.
Минута прошла, но Ян молчал. Цыган выкрутил ему назад руки и стал подтягивать к голове, спрашивая:
— Ну что, вспомнил?
Он молчал.
Цыган мучил его до тех пор, пока не услышал:
— Да, вспомнил.
Кинофильма Ян не вспомнил, а стал импровизировать, соединяя отрывки из различных кинокартин.
