Хрунов хотел расширить школу: снести склады, но ему отказали. Эти склады в Москве на учете числятся. Никому не дадут их снести. Да и пруд взять бы. Раньше, знаешь, какой чистый был. В нем рыбы полно водилось. А с окрестных деревень за водой из пруда специально приезжали. Вода в пруду была мягкая, не цвела, и стоило вскипятить в самоваре воду, и вся накипь отставала. Потом в него стали отходы со спиртзавода сбрасывать, и вся рыба передохла. Зачем они еще и в пруд отходы сбрасывают, по сей день не пойму. Бардянки[5] им, что ли, мало? Один карась и ужился! Живучий ведь, а, карась? Раньше, при Паклевском, за прудом следили, чистили его. Особенно ключи. Ты ведь знаешь, доски гнилые от лотков все еще целые. Вода по лоткам текла. Да и после войны женщин со спиртзавода посылали ключи чистить. Они заместо того чтоб ключи чистить, ягоды собирали, грибы, а потом на солнышке пузо грели. Так и запустили пруд.
Я всю Европу прошел, каких только мест ни видел красивых, но красивее нашей местности не встречал. Сейчас зима, не знаю, доживу ли до весны, хочется перед смертью вдоль пруда пройтись и по лесу тоже. Меня так туда тянет. Что за чудную природу Бог создал в Падуне.
Водка кончилась. Дядя Паша поставил на стол десятилитровую бутыль.
— Тут у меня брага была, одна гуща осталась. Может, допьем?
— Допьем, — согласился Ян.
Водка его сегодня не брала.
Допив гущу, дядя Паша подошел к вешалке и достал из пальто пятерку.
— Я вижу, ты крепкий. Сможешь еще за бутылкой сходить?
Ян чувствовал, что после гущи опьянел, но, встав прямо, сказал:
— Смогу, дядя Паша.
Село Падун возникло в конце семнадцатого или начале восемнадцатого века. В двадцатых годах восемнадцатого века винокуренный завод, как он тогда назывался, уже выдавал продукцию. Во время восстания Емельяна Пугачева каторжные и работный люд винокуренного завода первыми в Ялуторовском уезде взбунтовались. Падун стал разрастаться в девятнадцатом веке, когда через него прошел новый, более прямой, большой сибирский тракт. Самое название села коренные жители объясняли по-разному. Одни говорили: так его назвали потому, что когда при царе-батюшке гнали по сибирскому тракту революционеров, многие падали от усталости и умирали. Потому и Падун. Другие говорили: название села происходит от слова «впадина». В ней раскинулся Падун.
Дом и усадьбу управляющего винокуренным заводом в книге «Сибирь и ссылка» останавливавшийся в Падуне во время путешествия в Восточную Сибирь летом 1885 года Д. Кеннан[6] описывает так: «Приблизительно в ста верстах от Тюмени, за деревней Заводо-Уковкой, мы провели два часа в имении богатого сибирского фабриканта Колмакова, к которому один из моих русских друзей дал мне письмо. Я был немало поражен, встретив в этом уголку, в стороне от цивилизованного мира, так много комфорта, вкуса и роскоши. Дом представлял собою двухэтажную виллу, обширно и удобно расположенную и обставленную. Из окон открывался вид на пруд и тенистый сад с извилистыми дорожками, тенистыми беседками, длинными рядами земляничных и смородинных кустов и душистыми клумбами. На одном конце сада находилась оранжерея, полная гераней, вервен, гортензий, кактусов, лимонных и померанцевых деревьев, ананасовых и других видов тропических и полутропических растений, а сейчас же подле нее теплица, полная огурцов и мускатных дынь. В середине возвышался зимний сад. Этот маленький хрустальный дворец представлял собою рощицу из бананов и молодых пальм, между которыми извивались тропинки, окаймленные куртинами цветов; там и сям среди этого волшебного сада стояли садовая скамейка или удобное кресло. Деревья, цветы и кустарники росли не в горшках, а прямо в земле. Нам казалось, что мы были перенесены в тропические края. «Кто бы мог подумать, — сказал г. Фрост, опускаясь на скамейку, — что мы будем отдыхать в Сибири под сенью бананов и пальм». Сделав прогулку в прелестный парк, примыкавший к саду, мы вернулись назад в дом, где нас ожидал уже холодный ужин, состоявший из икры, маринованных грибов, дичи, белого хлеба, пирожных, земляники, водки, двух или трех сортов вина и чаю».
