— Сто-о-о-ой!
Оглянулся. За ним, махая косынкой, бежала полноватая женщина.
— Беги-беги, — сказал себе Ян и хлестанул концами вожжей по крупу лошади. Та пошла махом.
Настроение у Яна упало. Хотелось угнать лошадь незамеченным.
Промчался мимо магазина и за пекарней свернул вправо — в улицу Школьную. «Куда дальше? Не гнать же мимо дома». И он решил ехать на лягу. Дорога разбитая. Колеи. Кобыла перешла на рысь. «Ну и пусть. Погоня позади».
Прохожих навстречу не попадалось. «Отлично». Когда пересекал Революционную, въезжая в улицу Новую, по большаку шли знакомые женщины. «Вот черт! А может, не узнали?»
— Пошла-а-а!
Каурая понеслась рысью, и Янкина загорелая спина исчезла за клубами пыли.
На ляге, в березняке, Ян оставил таратайку, а лошадь перевел через У к и привязал возле старицы, заросшей тальником, березами и черемухой. В это место вела одна тропинка.
Лесом пошел домой и переоделся. Надо показаться. Если узнали, возьмет участковый.
Только появился у сельсовета, участковый вышел на улицу.
— Опять нахулиганил, — сказал Салахов.
«Все, пропало»,— подумал Ян.
— Заявление на тебя лежит. Чего ночами горланите?
«Значит, не знает. Слава Богу! О чем он несет?»— подумал Ян, но сказал:
— Какое заявление? Кто написал?
— Пошли, покажу.
Ян двинулся в сельсовет. Салахов — следом.
Участковый запер дверь на ключ.
— Куда угнал лошадь? — твердо сказал он, садясь за стол. — Говори.
— Какую лошадь? Вы че! — возмутился Ян.
— Подлец!
Салахов знал: с Петровым бессмысленно разговаривать. Снял трубку телефона и соединился с милицией.
— Петров у меня. Не сознается. Приезжайте.
Паду некий участковый, лейтенант Салахов, в селе жил несколько лет. Он мордастый, лет сорока, с родимым пятном на всю правую щеку.
Ян — в кабинете начальника уголовного розыска, капитана Бородина. Стоит и переминается с ноги на ногу. Бородин — за столом. Голубые, чуть прищуренные глаза капитана живо бегают по Петрову. Ян выдерживает взгляд. Бородин закурил и сказал:
— Ну и наглый ты, Колька! — Помолчав, почти выкрикнул: — Хватит! Говори, где лошадь?
— Лошадь? Я что, пахать на ней буду?
— Для кого ты ее угнал? Цыганам?
— Не угонял я и с цыганами связь не держу.
Бородин курил, и видно было — нервничает. Вдруг резко встал и подошел к Яну.
— Не угонял, не угонял. Угнал ты! Сейчас отправлю в камеру и будешь сидеть, пока не сознаешься.
Яна увели, но не в камеру, а в дежурку. Он сел у окна.
Вскоре захотелось есть, и он посмотрел в открытое окно на хлебный магазин. По дороге на велосипеде медленно ехал бывший одноклассник, и Ян окликнул его. Парень не услышал.
— Чего орешь? — спросил дежурный.
— Да жрать хочу. Знакомого увидел. Хотел, чтоб он купил булочку.
— А-а-а! Сиди-сиди. Жрать не получишь, пока не сознаешься.
В дежурку заходили и выходили милиционеры, отлучался дежурный, и, чтобы Ян не сиганул в открытую дверь, его отвели в КПЗ. Сажать в переполненные камеры — а их было две — не стали…
Не успел осмотреться, как в первой камере поднялась резиновая накладка, что закрывает глазок, и веселый молодой голос спросил Яна:
— За что тебя?
Ян смотрел на глазок. В нем не было стекла, и блестящий от света глаз зека, не моргая, разглядывал его.
— За лошадь. Сказали, я угнал.
— Да ты что! В наше время паровозы угонять надо.
В обеих камерах раздался взрыв смеха. И Ян засмеялся. Зеки соскочили с нар и столпились у дверей. Всем хотелось посмотреть на пацана, в наше время угнавшего лошадь.
— Вот отпустят тебя, — продолжал все тот же голос, — и ты исправься. Возьми да угони паровоз.
В камерах опять загоготали. Засмеялся на этот раз и дежурный. Он предложил Яну сесть на стул. Мужики из камер расспрашивали его, откуда он, как там, на воле, и, узнав, что он из Падуна, посоветовали на угнанной лошади привезти им бочку спирта.
В разговорах прошло часа два. Ян молча сидел и думал. Сознаваться, что угнал лошадь, не позволяла воровская гордость. Он ещё ни в чем и никому добровольно не признавался. Эх, ничего из этой затеи не получилось. Лошадь стоит привязанная. Его попутали.
В КПЗ вошел молодой сержант и увел Яна к Бородину. Тот стоял у окна. Повернувшись, сразу начал:
