В Свердловске взросляков вывели из «Столыпина» первыми. Затем Глаза. На весь этап он один малолетка. Метрах в десяти от взросляков Глаза остановили. Вокруг зеков стоял конвой, на этот раз усиленный овчарками.
Из «Столыпина» вывели Коваленко. Он все так же шел не торопясь, держа перед собой руки в наручниках. Когда дошел до Глаза, конвой скомандовал:
— Стой!
Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных:
— При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом — марш!
Зеки двинулись. Строя не было. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, метрах в десяти, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один — смертник, другой — малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза:
— Ты откуда?
— Из Тюменской области.
— Сына моего знаешь?
— Знаю. Я с ним вместе сидел.
— Ты вот что ему передай. — Коваленко посмотрел на Глаза. — Отец, мол, говорил, это его последняя просьба, — пусть замочит Соху. Понял?
— Понял. Но где я увижу Вовку? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня — усиленный. Мне с ним никак не встретиться.
— У тебя какой срок?
— Восемь.
— Пути Господни неисповедимы. Ты с ним встретишься.
Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к «воронкам». Но он сказал главное.
Через неделю Глаза забрали на этап. Везли его, как Томильца, в Вологодскую область в город Грязовец.
В этапке мужчина лет тридцати пяти — он стоял у окна — крикнул негромко:
— Из Волгограда кто есть?
Глаз смело подошел к нему.
— Десять лет сижу — и ни разу коренного волгоградца не встретил, — сказал мужчина, узнав, что Глаз прожил в Волгограде всего несколько месяцев.
Кличка у него Клен. Он высокий, стройный, красивый и веселый. Клен на зоне раскрутился, дали ему пятнадцать, и он шел в Тобольск на крытку.
Глаз сказал:
— Клен, ты десять просидел, и еще — пятнадцать. Кошмар!
— Да, Глазик, я буду сидеть до тех пор, пока будет советская власть.
Этап малолеток в сторону Вологды небольшой. В боксике парни предложили Глазу судить пацана. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры.
— Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый, — предложили ребята.
— Зачем нам его судить? Его суд будет судить, — спокойно ответил Глаз.
Все малолетки только что с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико — они хотели поиздеваться над ним.
— Хорошо, — согласился Глаз. — Но вначале послушаем его. Что он нам скажет.
Парень, скрючившись, сидел в углу. Он невысокого роста, но коренастый. Одет в поношенный черный костюм и серое демисезонное пальто. Он очень боялся, что его могут опетушить.
— Тебя как зовут? — спросил Глаз.
— Толя, — был тихий ответ.
— Толя, ты правда изнасиловал родную сестру?
— Я сестру-то и не насиловал.
— Дак ты за попытку?
— Нет, за изнасилование.
— Так как вышло, что тебя посадили?
— Отчим жил с ней.
— Стоп, стоп. Подробней.
— Мать у меня с отцом разошлась. Нас у матери двое: я и сестра. Мать вышла замуж. А отчим последнее время жил с сестрой.
— Отчим сестру не насиловал?
— По договоренности, конечно, раз никому не говорила.
— Сестре сколько лет?
— Семнадцать.
— А тебе сколько?
— Пятнадцать.
— А как же тебя посадили?
— Мать откуда-то узнала, что сестра не девушка, и заявила в милицию. А сестра в милиции сказала, что ее изнасиловал я.
— Вот, в натуре, сучий случай. Кто об этом еще знает? Мать?
— Теперь знает. Да что толку. Если ей заявить, вдруг отчима посадят, а у них общих двое детей, кто кормить-то будет?
— А как ты узнал, что сестра с отчимом жила?
— Я их несколько раз видел.
— Вот, парни, такие дела. — Глаз прикурил папиросу. — А вы говорите: судить. И опетушить. Вы лучше его отчима опетушите, а сестре его … дайте. — Глаз затянулся и, выпуская дым, спросил ребят: — Вы с ним не в одной камере сидели?
— Нет, — ответил один из парней. — А может, он врет?
— Да нет, наверное, — сказал Глаз и, заплевав папиросу, бросил. — Я подремлю немного, вы не шумите.
Глаз лег на скамейку, отвернулся к стене и заснул. Минут через двадцать проснулся: пацаны трясли за рукав.
