— Это первая часть до года, а вторая, за особо опасные преступления, до семи. Распишитесь.
— А что мне расписываться за эту часть, у меня и так срок восемь лет, а малолеткам больше десяти не дают, так что я могу расписаться только за первую часть. Если хотите, за первую — распишусь.
Громкий смех зала был приветствием Глазу. За десять дней суда публике надоели трепещущие свидетели и заискивающие ответы.
В зале заперешептывались.
— А вы по какой статье осуждены?
— Не по статье, а по статьям. Первый раз, в прошлом году, меня судили по статье сто сорок четвертой, части второй, и дали три года. Второй раз, в этом году, по статье девяносто шестой, но она по амнистии отпала, потом по статье восемьдесят девятой, но меня оправдали, тогда суд повесил две другие: сто восемьдесят восьмую, часть первую, и сто сорок шестую, часть вторую, пункты а, б, в. К трем годам добавили пять. Теперь — восемь. А вы говорите за ложные показания до семи расписаться. Если б она была до двух — мне же как раз до десяти двух не хватает, — я бы расписался.
Пока Глаз перечислял статьи, по залу шел затяжной вздох. Глаз публике нравился.
— Да вы распишитесь, такой порядок, за вторую часть, — голос судьи был дружелюбен.
«Хватит, надо расписаться», подумал Глаз и громко сказал:
— За вторую так за вторую. Я распишусь. Только у меня почерк неважный. Он больше для первой подходит. А что, и с плохим почерком можно за вторую часть расписаться?
— Можно, можно, расписывайтесь, — улыбался судья.
Под смех зала нерешительно подошел к столу. Взял шариковую ручку, посмотрел на нее, подул, поводил шариком по стриженой голове, волосами как бы снимая с шарика соринки, и обернулся к залу:
— Хорэ балдеть, черти, а то в фамилии ошибку сделаю, скажут: «Расписывайся еще».
Зал покатился со смеху, а он расписался и встал на место.
— Так, свидетель, — начал председательствующий, — скажите, кого из подсудимых знаете?
Подсудимые сидели за низким деревянным барьером. На лицах застыл испуг. На свободе они жили шикарно, а теперь ожидали срок. Зона их пугала. Все сидели, опустив головы. А управляющий трестом, Ипатов, заслонился ладонью от публики, будто от солнца. Из подсудимых Глаз знал двоих: заместителя начальника управления Козакова, которого учил, как подкупить следователя, прокурора и судью, и Костю Кобзева — Доктора. Но что он знает Козакова, Глаз решил суду не говорить — это к показаниям не относилось.
— Я знаю Константина Кобзева.
— Как вы с ним познакомились?
— Нас тюрьма познакомила. В камере вместе сидели.
Судья посмотрел протокол допроса Глаза.
— Расскажите суду, как вы узнали, что Ипатов просил Кобзева брать вину на себя?
— Ну, постучали по трубе. Я подошел. Просили Доктора. От имени Ипатова. Я сказал ему. Доктор к трубе не подошел, а сказал, что бы всё, что ему хотят сказать, сказали бы мне, а я ему передал.
— И что вы ему передали? Что вам сказали?
— Ну, сказали, что Ипатов просит все брать на себя. А за это он поможет раньше освободиться. И денег даст. Вот и все.
— Вы плохо рассказали, — сказал председательствующий, — расскажите подробнее. Что за труба, по которой можно говорить. Подробней, пожалуйста. Если будет не ясно, я буду задавать вопросы. Давайте.
«Ах, вы хотите подробней. Тогда слушайте».
— Ну, в натуре, дело после обеда было. Баланда плохая была, будто портянки в ней полоскали. Но мы сглотили ее и гитлером заели.
— Чем-чем? — переспросил судья.
— Да гитлером, говорю.
— Что такое гитлер?
— Гитлер — это сало.
В зале засмеялись.
— После гужона я на толчок сходил.
— Куда-куда? — переспросил судья.
— На парашу, значит. Я не хотел в этом светлом зале говорить недостойного слова. А потом на шконку завалился.
— Шконка — это кровать? — переспросил судья. — Я правильно понял?
— Правильно. Если хотите знать феню, то проситесь ко мне в одиннадцатую денька на два, овладеете в совершенстве, легче будет работать.
Зал гоготнул.
— Так, значит, на чем я остановился?
— На кровать вы залезли, — подсказал судья.
— Не на кровать, а на шконку. Кровать на свободе. На кровать вы залазите. Ну вот, залез я и немного прикемарил. Сон интересный видел. Сон рассказывать? Я его и по сей день помню. Получше иного кино. Да мне завсегда такие снятся.
