Сердце у Васи оборвалось, потом застучало так, что в висках зашумело. Он сжал зубы и решительно двинулся на улицу, побежал даже немножко, но у калитки остановился. Пуговицу верхнюю расстегнул на фуфайке, шапку двинул на затылок. Нехорошо! Ой, Ваня, нехорошо! Про Ивана он сразу понял, кому еще-то? Он уткнулся себе под ноги: если Иван — следы трактора будут… Та-ак… Не видно было, сумерки зимние совсем загустели. Вася сбегал за фонариком, ходил, светил. Никаких, так чтобы понятно, следов не было — все скрылось под снегом, мать его!
Вася зашел в хату, взял оставшиеся полбутылки для начала разговора, но опять задумался: получается, если это Иван обокрал, он моей же водкой и обмоет это дело? Вася сел. Налил немного в стакан. Замер над ним. Потом вспомнил о пропаже, затряс в обиде головой, выпил и пошел к Ивану.
Вася до сорока пяти проработал инженером по технике безопасности на небольшой фабрике в столице, потом по знакомству оформил себе пенсию по инвалидности и навсегда уехал в деревню. В городе остались у него жена и двое детей, но они к Васе не ездили, и их никто никогда не видел. Вася к ним тоже не ездил и жил сам по себе. Жил, кстати, на одну пенсию. Огород сажал, одежду латал-перелатывал и всякое свободное время шел в лес, на речку или на озеро и обязательно приносил что-нибудь себе во двор. Рыбы, грибов-ягод, коряжку для ручки… чего-ничего, а пустой не приходил.
Иван, тот совсем другой. Всю жизнь прожил с женой в доме, который построил своими руками. Троих сыновей в люди вывел, и они бывали у матери с отцом по всем праздникам. Работал Иван механизатором в колхозе. Сытая да бездельная городская жизнь ему не нравилась. На Васькины воспоминания о том, какой у него на фабрике был отдельный кабинет и чего в том кабинете только не было: и инструменту всякого дефицитного, и спирту залейся, а бывали женщины в обеденный перерыв… — Иван только ухмылялся, но Вася видел, что завидует.
Деревня длинная. Пустые дома вдоль речки. По одному берегу — один ряд, по другому — другой. Получается, что речка вроде как улица. Вася идет, временами пьяно оскальзываясь, отмахивает одной рукой. Второй бутылку водки держит в кармане. Она бы и так не вылетела, но он крепко ее держит. Бутылка початая, и большой палец время от времени проверяет горлышко: не убегает ли водка от ходьбы?
Мысли все время путаются. Иногда он останавливается, наклоняет голову чуть набок и с прищуром смотрит на Ивана. «Что, Ваня, а?!» — Воображаемый Ваня молчит. «Что?!! Меня отвез, а сам ко мне во двор?!» И Вася еще злее прищуривается.
«Какой шифер, Вася? — оживает вдруг Иван. — Я у тебя не помню шифера. Ты когда же шифер-то купил?»
Вася ошарашенный встает среди дороги. И стоит столбом, рука в кармане изо всех сил сжала бутылку. Он медленно оборачивается на свой край деревни, ища поддержки у кого-то. Может, у своей столетней избы. Ничего не видно. Ночь. Снег валит. Ни одного фонаря целого. Ничего не понять. И само небо черно над кругом плывущей головой. «Беспросветная мамушка-Русь!» — тяжело вздыхает Вася. Мысли его такие же пьяные, как и он сам, и мамушка-Русь, не задерживаясь, покидает его голову. Он шагает дальше и улыбается уже Ивану, ему кажется, что Иван скажет сейчас, что он подшутил, они сядут и выпьют. И он рассказывает соседу, как ходил в ресторан в городке. Столовую называет рестораном, с приятным смешком повествует, как швейцар уважительно снял с него ватник. И как он дал швейцару мятую рублевку. Вася видит перед собой недоверчивую Иванову морду, вспоминает, что бумажных рублевок давно уже нет… мысли путаются, и вдруг опять жгуче ясно представляется Васе пустое место во дворе, оставшееся от шифера.
— Сука! — говорит он громко вслух. — Сука такая!
Вася сидит на снегу, на бугорке, рядом с бывшей почтой, на которой уже крыша до земли просела. Среди давно погибшей деревни сидит, впереди видна Иванова изба, сквозь падающий снег светятся окна. Васе не холодно, он прикладывается к ледяному горлышку, завтра у него будет болеть башка. Он даже пьяный это понимает. Она так у него болит с похмелья, что всякий раз, отпивая, он вспоминает об этом, а все равно пьет. Ему так хорошо на душе, что даже слезу пустил. Думает Вася, какой все-таки Иван хороший мужик. Вспоминает, как он приехал сюда и как Ванька тогда помог. Была зима, и Иван ему — у Васи и пилы тогда не было! — дров привез. Целый воз сухих пиленых дров. И с картошкой-капустой в ту зиму помогал. От этих мыслей Вася горестно качает головой, хлюпает носом и кричит вдруг в сторону Иванова дома, в темноту:
