Хозяйка посмотрела на Андрея, вытерла руки о край подола.
– Наработался, милок?
Андрей стянул с головы ушанку, положил перед собой на узкий стол, развязал бантик тесемок.
Хозяйка отвернулась и застучала чугунками.
– Может, за фельдшером сбегать? – спросил Андрей громко. – На центральную усадьбу?
Она живо повернулась и уставилась на него неподвижными, вылинявшими, бессмысленными глазами.
– За фельдшером, – повторил Андрей. – Понимаете, за фельдшером!
– Какой к лешему фельдшер…
Хозяйка, зло надвигалась на Андрея.
– А скотину, скотину кто кормить будет? Ты же обещался.
Андрей прижался спиной к стене. Задетый локтем сепаратор лязгнул.
Старуха приблизилась почти вплотную.
– Как обедати – так первой, а как подмогнуть по хозяйству, так в кусты!
– Ладно, ладно… Успокойтесь.
– То-то, милок!
Старуха вернулась к печке и энергично загремела чугунками.
Андрею стало нестерпимо душно.
Налившись всем телом на тугую дверь зимовья, вырвался во двор.
Ветер стих.
Повалил крупный снег.
Мягкие хлопья степенно ложились на землю, на черные доски, на крышу зимовья.
Андрей закрыл глаза, подставив лицо под снегопад, и побрел к дому.
Но дойдя до крыльца, опять остановился.
Посмотрел на часы.
Светлого времени осталось в обрез.
Потрогал ноющее колено и вышел за ворота.
На сером фоне долины медленно скользили белые хлопья, и казалось, они светятся изнутри.
Дальних сопок уже не было видно совсем.
Квадратными пятнами темнели молчаливые избы, и где-то там, должно быть, уже белела дорога, по которой два дня назад уехал Семен Карпович…
