Сумка болталась и хлопала о правую ногу.
Андрей прижимал строптивую сумку одной рукой к бедру, а другой взмахивал, поскальзываясь на замерзших лужицах.
От холодного воздуха стыли зубы.
Дыхание утратило равномерность и билось в каком-то рваном ритме.
А он бежал, бежал, бежал пока не споткнулся о рытвину и не рухнул на обочину.
Рывком поднялся и почувствовал, как засаднило правое колено.
С трудом доковылял до колоды, брошенной возле дороги.
Сняв сумку, сел, согнулся, закрыл рот ладонями.
Горло немело, зубы ныли, кололо правый бок.
Нет, кого спасать собрался?.. И главное – зачем?.. Старуха права – ему же все равно крышка… Да и не в этом дело, не в этом… Ну дотопаю до фельдшера, начну вопить: «Федор помирает!» – а он уставится, как на идиота, и спросит ласково: «Ты откуда, голубчик, взялся?» А я ему в самых горячих выражениях распишу, как преодолел героическим усилием сорок километров, как шел, шел, шел… А он мне: «Сейчас, одну минуточку, только лекарство захвачу, съездим удостоверимся, чтобы вас совесть не мучила»… В конце концов окажется, что Федора надо везти в больницу, а он по дороге дух испустит… Но скорее всего, фельдшера и не найдешь: уехал куда-нибудь на конференцию или в район вызвали…
Отдышавшись, Андрей шагнул вдоль обочины.
Да и кто просил, кто просил за фельдшером сбегать?.. Если бы бабка хоть словечко вымолвила, а то ведь смирилась… Да и Федор, наверное, смирился… И зачем вмешиваться в чужую жизнь, которую они сами выбрали?.. Нет, надо возвращаться… Тем более что и погода портится… Зачем горячку пороть, может, Федор уже отмучился… А протопать сорок километров любой олух может… Все равно люди скажут, что сбежал, бабку беспомощную одну бросил, покойника испугался… Никто не поверит в сказку о фельдшере…
Андрей развернулся, закинул на плечо сумку и, еле передвигая ноги, тронулся в сторону мертвой деревни, в сторону мертвого Федора.
Нет, надо же, чуть стайером не заделался… Гуманист выискался… А может, просто волков испугался паршивых – тех, что поблизости видели с Семеном Карповичем… Хотя какие волки днем… И не зима еще, чтобы жрать безжалостным хищникам кого попало…
Боль в колене и боку постепенно утихла.
Андрей вернулся в нормальный ритм армейского шага: четыре километра в час.
В общем, нет в «героическом» марш-броске за фельдшером никакого смысла… Нет, нет и нет… Да и небо затянуло… Вот-вот снег повалит…
Вернувшись, Андрей пересек пустой двор – даже собак не было видно.
Прихрамывая, взобрался на крыльцо.
В сенях остановился и долго разглядывал давно не крашенную дверь с большой самодельной ручкой.
Войдя в комнату, тихонько повесил сумку на гвоздь, прислушался.
Ни звука, только нервно стучат часы на буфете.
Андрей приблизился к спальне, заглянул.
Хозяйка отсутствовала.
Живой Федор дремал.
На голове – мокрое полотенце.
Лицо потемнело, веки набухли.
Громадные руки безвольно вытянулись вдоль тела.
Дышал Федор с трудом, как бы подымая грудью пудовое одеяло.
Андрей на цыпочках вышел из спальни и замер.
Взгляд наткнулся на фотографию в резной рамочке.
Подошел поближе.
Внучка насмешливо улыбалась, позируя рядом с чучелом бурого медведя.
– А ты бы побежала? Если бы он тебе был чужой, да и вообще никому не нужный… Побежала бы?
Девушка, еще не знающая о своей трагической судьбе, смотрела с презрением на малодушного инженера.
Андрей сделал два шага к раскладушке.
Остановился.
И повернувшись, на цыпочках вышел в сени, прихватив одежду и сапоги.
Осторожно приоткрыл дверь и выскользнул на крыльцо.
Начало пробрасывать снегом.
Небо вдавилось в сопки.
Ветер заметался по двору.
Клочки сена прижались под стену амбара.
Андрей застегнул куртку, надвинул поглубже шапку и, глядя под ноги, поплелся в зимовье.
Хозяйка была там – возилась с печкой.
Андрей вытер сапоги о толстую тряпку, расстегнул куртку и уселся на край скамьи рядом с прикрученным сепаратором.
