— Трубочист, — он смущенно пожал плечами.
— А разве сейчас они еще бывают?
— Пока есть трубы, должны быть трубочисты, — улыбнулся гость.
Он подошел к столу, задвинутому в эркер, и остановился. Когда-то, давным-давно эта большая комната с огромными окнами, эркером и камином была спальней и кабинетом дяди и его жены. Тогда дяде приходилось много работать, и он любил сидеть над бумагами и смотреть на уже спящую супругу. Теперь же стол отодвинули в эркер, и ничего не напоминало о тех временах. Гость потрогал пыльную столешницу и спросил:
— Можно я включу свет?
— Ой, нет! — попросила Лена, которой очень не хотелось, чтобы незнакомец увидел ее заплаканной.
— Всего лишь лампу на столе? Вы же должны меня разглядеть, а то так и будете бояться.
— Включайте, — подумав, согласилась девушка. — А вы что, еще долго собираетесь тут оставаться?
Трубочист щелкнул выключателем, и лампа загорелась желтым светом, очерчивая круг на столе и полу. Теперь Лена разглядела гостя яснее. На нем был старомодный двубортный сюртук, из темного бархатистого сукна, перехваченный на талии толстым кожаным ремнем с огромной латунной пряжкой. Его круглое лицо казалось простым, но во взгляде пряталась легкая ирония. Если бы не глаза и улыбка, Лена бы подумала, что он ее моложе. Гость положил цилиндр на стол и уселся в кресло спиной к эркеру.
— А ведь вам бы хотелось, чтобы все куда-нибудь делись? — он облокотился на столешницу и, чуть прищурившись, посмотрел на Лену.
— Да! — девушке не понравился этот взгляд. Показалось, что над ней смеются. Захотелось, чтобы гость исчез, и одиночество стало полным и настоящим.
— Мне кажется, вы не желаете, чтобы я уходил.
— Да? А что еще вам кажется?
— Вам хочется, чтобы кто-то был рядом.
— С чего вы взяли?
Гость покачал головой. Вздохнул:
— Сударыня, вынужден заметить, скорее всего, вы больны, — при этом он подобрался, выпрямил спину и весь стал какой-то строгий и официальный.
Лену так и подмывало огрызнуться и заявить «сам дурак».
— Если бы я была больна, может, я бы чувствовала это?
— А вы чувствуете.
Гость кивнул и, взяв из подставки для карандашей несколько больших скрепок, откинулся на спинку стула.
— И что? Будете меня лечить? Интересно как?
— Для начала нужно поставить диагноз, — вдумчиво сообщил гость, разгибая скрепки. — На что жалуетесь?
— На идиотов!
— Хм, — покачал головой трубочист, продолжая возиться со скрепками, — вам плохо?
— Да нет, все нормально.
— Когда девушка так говорит, что «все нормально», это значит, что все хуже некуда. Не обманывайте. Это нехорошо, — гость посмотрел строго, но в то же время доверительно.
Затем он опустил глаза, продолжая что-то скручивать из скрепок. Лене вдруг стало легче, на нее никто не смотрел, а просто был рядом и ждал ее слов. Не имело значения, услышит он на самом деле или нет. Главное, что она выскажется, и он вряд ли потом будет смотреть на нее за завтраком, выбирая ненужные слова.
Лена ничего не стала рассказывать о том, что случилось, и кто тому виной. Зато рассказала, как горько и грустно сейчас. За что ей эта боль и тоска? Ведь она так хотела, чтобы все было хорошо! Почему же ей сейчас так плохо? Разве она что-то сделала не так? Почему вообще все кончилось, ведь сначала было так замечательно? Почему это случилось именно с ней? За что ей это одиночество? Это чувство, которое не отпускает нигде, даже на улице среди людей, даже когда она с родителями и подругами.
Выговорившись, Лена вновь расплакалась, и теперь сидела, уткнув лицо в колени.
— Ну что ж, — проговорил незнакомец.
Девушка посмотрела на него и невольно улыбнулась. Трубочист нацепил на нос нелепые круглые очки, скрученные из скрепок, и выпрямился. В застегнутом под горло сюртуке, отчего шея казалась более тонкой и длинной, с вытянутой спиной, гость и впрямь стал похож на ученого доктора. И чем более серьезное лицо он делал, тем комичнее смотрелся.
— Что скажете, доктор? — не удержалась Лена.
— Я скажу, что вы действительно больны. И очень серьезно.
— Чем же?
— Вы больны одиночеством, сударыня.
Поддерживая игру, она даже не сразу уловила смысла слов, просто картинно взмахнула руками и сделала большие глаза:
