– Ну… может, продадим «роллс»?
– Я не могу продать «роллс». Я собираюсь снова начать свадебный бизнес.
– Он ржавеет в нашем гараже уже почти два года.
– Знаю. Я приеду и заберу его. Просто мне некуда было его поставить.
Голоса родителей стали резкими. Их разговоры часто заканчивались подобным образом. Поначалу мама старалась быть милой, но потом что-то случалось, и оба начинали говорить рублеными фразами и огрызаться друг на друга. Танзи услышала, как мама глубоко вдохнула:
– Может, ты хотя бы подумаешь? Она очень хочет попасть в эту школу. Всем сердцем. Когда учитель математики заговорил с ней, она просияла. Я не видела ее такой с тех пор…
– С тех пор, как я уехал.
– Я этого не говорила.
– Выходит, это я во всем виноват.
– Нет, это не ты во всем виноват. Но я не стану притворяться, что твой отъезд им безразличен. Танзи не понимает, почему ты не навещаешь ее. Она не понимает, почему больше не видит тебя.
– Дорога мне не по карману, Джесс. И ты это знаешь. Сколько можно меня упрекать? Я болен.
– Я знаю, что ты болен.
– Она может в любое время приехать и повидать меня. Я же тебе говорил. Пусть дети приедут на коротких каникулах.
– Это невозможно. Они слишком маленькие, чтобы ехать в такую даль в одиночку. А ехать с ними мне не по карману.
– Полагаю, это тоже моя вина.
– Бога ради, прекрати.
Танзи вонзила ногти в ладони. Норман смотрел на нее и ждал.
– Марти, я не хочу с тобой ссориться. – Мама говорила низким размеренным голосом, словно учительница, объясняющая прописные истины. – Я просто хочу, чтобы ты поискал хоть немного денег. Это изменит жизнь Танзи. Ей не придется бороться, как… нам.
– Черта с два!
– В смысле?
– Ты что, не смотришь новости? Выпускники университетов сидят без работы. Неважно, какое у тебя образование. Ей все равно придется бороться. Все равно придется барахтаться. – Он помолчал. – Нет. Нет смысла влезать в долги еще больше из-за такой ерунды. Конечно, в этих школах говорят, что они совершенно особенные, и она особенная, и ее жизненные перспективы будут потрясающими, если она поступит, и так далее, и так далее. Все они так говорят. – (Мама ничего не сказала.) – Нет, если она и правда такая умница, как они говорят, то проложит себе дорогу сама. Пусть ходит в Макартурз, как все.
– Как маленькие ублюдки, которые только и думают, как половчее избить Никки? И как наштукатуренные девицы, которые прогуливают физкультуру, чтобы не сломать ноготь? Она не впишется в Макартурз. Просто не впишется.
– Теперь ты говоришь, как сноб.
– Нет, я говорю, как человек, который признает, что его дочь немного не такая, как все. И ей нужна школа, которая это приветствует.
– Джесс, я ничем не могу помочь. Прости. – Он говорил рассеянно, будто к чему-то прислушивался. – Вот что. Мне пора. А в воскресенье поговорю с Танзи по «Скайпу».
Повисло долгое молчание.
Танзи досчитала до четырнадцати.
Она услышала, как открылась дверь и Никки произнес:
– Отлично поговорили.
Танзи наклонилась и наконец почесала пузо Нормана. Она закрыла глаза, чтобы не видеть слезу, которая упала на пса.
– Мы покупали лотерейные билеты в последнее время?
– Нет.
На этот раз молчание продлилось девять секунд. Затем голос мамы разнесся эхом в неподвижном воздухе:
– Тогда, возможно, стоит попробовать.
Эд и Ронан пили кофе в комнате креативщиков, когда вошел Сидней. С ним был смутно знакомый мужчина – еще один Костюм. В своих мрачных серых костюмах, с похоронными выражениями лиц они напоминали пару Свидетелей Иеговы.
– Мы вас искали.
– Что ж, вы нас нашли.
– Не Ронана, а вас.
Минуту Эд разглядывал их, выжидая, затем бросил в потолок красный пенопластовый шарик и поймал. Он покосился на Ронана. «Инвестакорп» купила половину их акций добрых восемнадцать месяцев назад, но они все равно мысленно называли ее сотрудников Костюмами. И это было еще ласковое прозвище.
– Вы знакомы с женщиной по имени Дина Льюис?
– А что?
– Вы сообщали ей какие-либо сведения о запуске нового программного обеспечения?
– Что?
– Это простой вопрос.
Эд переводил взгляд с одного на другого. Атмосфера была странно напряженной. Его желудок, словно перегруженный лифт, медленно поехал к ногам.
