Я убрал лом, которым крошил лед, поднял собак, расставил их, придал нужное направление нартам и взялся за рукоятку. Глубоко вздохнув несколько раз, решительно ударяю хлыстом по поводкам: — Яя! Пошли!
Перед самым въездом на понтон я понял, что собаки занервничали. Руководимые инстинктом самосохранения, животные всегда осторожнее человека и остро чувствуют опасность. Однако под мои резкие крики они быстро побежали вперед, словно спасаясь от невидимого врага. В едином порыве они перетащили нарты через наведенную мною переправу. Но в самом конце, когда все практически было позади и полозья уже наехали на противоположную твердь трещины, задняя часть нарт вдруг неожиданно соскользнула с понтона и они, накренившись, нависли над водой. Собаки остановились, отчаянно сопротивляясь обратному движению нарт. Лапы их напряглись. Не помню, как я оказался на противоположной стороне. До сих пор у меня в ушах мой истошный крик: — Яя! Давай!
Собаки не выдержали веса сползающих парт и начали сдавать. Нарты медленно тянули назад, и вскоре полозья коснулись воды. Если бы хоть одна из «опорных» льдин не выдержала и разрушилась, мы бы все оказались в воде. Я продолжал бить рукояткой хлыста по поводкам. Уже совершенно изнемогшие и выбившиеся из сил собаки с огромным трудом преодолели тяжесть сползавших нарт и медленно вывезли их на лед.
Перешли! Спаслись!
Раньше со мной уже был случай, когда нарты оказались в воде и сам я чуть не погиб. Это произошло у западного берега Гренландии, близ бухты Мелвилл во время моего путешествия по Арктике в 1974–1976 годах. Была вторая декада февраля.
Тогда я поступил весьма легкомысленно, перейдя из зоны старого льда на неокрепший молодой. Со странным звуком этот лед треснул, и передняя четверка собак оказалась в воде. Не успел я соскочить с нарт, как и под ними побежала трещина. Под тяжестью нарт лед стал прогибаться, и передняя их часть начала погружаться в воду. На четвереньках я еле-еле добрался до старого льда, а через некоторое время на него выбрались и собаки.
Я сообразил, что коли вылезли из воды собаки, то мне тем более под силу это сделать. Это придало мне уверенности. Нарты, частично погрузившиеся в воду, стали понемногу всплывать. Снова на четвереньках я подобрался к ним и отвязал намотанную на задке веревку. Совместными усилиями мы вытащили нарты с грузом из воды. Был опять очень опасный момент, когда мне вновь пришлось ползти на четвереньках по молодому льду. Я мог бы погибнуть тогда, если бы лед треснул подо мной и я оказался в воде: здешний холод чрезвычайно опасен. Упавшая в воду собака выбирается из воды уже с обледеневшей шерстью. Вытащенные из воды нарты мгновенно покрываются льдом и становятся похожими на гигантскую сосульку. Поэтому попавший в воду человек вряд ли спасется, даже если и выберется из нее. Мне едва удалось тогда избежать гибели, отойти от той черты, за которой стояло небытие. И я сразу же почувствовал себя на равных в схватке со смертью, и в моей душе поднялся протест против нее. Чтобы я умер? Да ни за что!
В тех случаях, когда человек находится на волосок от смерти, разнообразие его ощущений мгновенно исчезает, чтобы дать место единственно важной в данный момент мысли, сконцентрированной в коротких словах: «Жизнь или смерть?»
…И вот сегодня, в тот момент, когда нарты соскользнули и я, пытаясь вытащить их, понукал собак, достаточно было одного неверного шага, чтобы меня не было в живых. Обернувшись, я посмотрел туда, где мы только что были. И вот, когда опасность уже миновала, ужас вдруг охватил меня и сжал сердце. Волосы зашевелились на голове.
Не познавший страха человек может совершать чудеса героизма, но стоит ему хоть раз напугаться, как он тут же начинает осторожничать. Такое со мной было еще в горах. Помню, однажды мне пришлось взойти на вершину Крэбас, считавшуюся не такой уж опасной для восхождения. Но, испытав страх при первом восхождении, я никак не мог заставить себя подняться на нее во второй раз.
Такое же чувство владело мною и после путешествия по Амазонке, по которой я спустился на плоту вниз по течению, преодолев 6 тысяч километров. Это было после того, как я поднялся на самую высокую вершину Южной Америки — гору Аконкагуа (высота 6960 м). Тогда мне казалось, что, раз я совершил такое сложное восхождение, то и спуск по Амазонке мне будет вполне по плечу. Я сравнивал несравнимое и не знал, что делаю, но был уверен в себе и не ведал страха. Очевидно, именно поэтому все закончилось благополучно. Но если бы мне предложили повторить это, я, наверное, отказался бы.
