Лора слушает меня затаив дыхание. Пауза дает ей возможность выдохнуть наконец сигаретный дым.
— Bay, — произносит она. Однако ее взгляд нельзя, пожалуй, назвать обожающим. Я не предполагал, что ее неутоленная страсть к философскому знанию так быстро заставит меня сыпать специальными терминами.
— Не тратьте на нее слова, — встревает Тони. — Она все равно ничего не понимает.
— Конечно же, понимаю, — отвечает на это Лора, — и мне очень интересно. Так вы говорите, он имел огромное влияние? Этот…
— Номинализм. Да-да, огромное влияние на всю Европу. В том числе и на нидерландское искусство. По крайней мере я так думаю. — Однако под ее взглядом моя убежденность тает с каждой секундой. — Возьмем, например, Рогира ван дер Вейдена или Хуго ван дер Гуса. В их работах мы видим прежде всего единичные, конкретные объекты, которые не являются символами абстрактных идей, а предстают перед зрителями такими, каковы они есть, ни больше ни меньше…
По выражению ее лица я понимаю, она первый раз слышит о ван дер Гусе. И, наверное, о ван дер Вейдене.
— Или хотя бы Ян ван Эйк, — предпринимаю я новую попытку. — Его знаменитое зеркало. Светильник, деревянные башмаки… в портрете супругов Арнольфини… в Национальной галерее…
Я вовсе не уверен, что она слышала о Национальной галерее.
— Только он начал писать свою книгу, — совершенно некстати вставляет Кейт, — как его внимание привлек Мастер вышитой листвы.
Лора смотрит на Кейт, а затем снова на меня.
— А все потому, что Фридлендер его незаслуженно проигнорировал, — считаю я своим долгом оправдаться, хотя знаю, что это безумие.
Лорин взгляд перемещается с меня на Кейт и обратно.
— Макс Фридлендер, — приходится мне объяснять, — блестящий знаток нидерландского искусства раннего Возрождения.
— Но затем, — продолжает Кейт, — он решил, что Фридлендер был все-таки прав.
Лора обращается к Кейт:
— Как мило, что ваш супруг решил заняться тем же, чем и вы.
— Дело в том… — начинает Кейт и смотрит на меня. Затронута очень деликатная тема, и потому я спешу с отвлекающим маневром.
— Кейт занимается исключительно иконографией искусства, — объясняю я Лоре.
— А Мартина интересует только иконология.
Стараясь не утерять нить разговора, Лора вертит головой туда-сюда, а ее брови поднимаются все выше.
— Она полагает, что иконологию нельзя назвать настоящей наукой.
— А он считает, что «банальная» иконография не достойна его внимания.
Лора бросает взгляд на Тони, желая убедиться, что он тоже наслаждается этой беседой. Но Тони погружен в свои мысли; он сидит, уставившись в аперитив.
— Не пора ли ужинать? — спрашивает он.
Я размышляю, не попробовать ли объяснить Лоре разницу между иконографией и иконологией. Иконография, мог бы я ей сказать, учит нас, что старый диван и привязанная упаковочным шнуром дверца автомобиля олицетворяют бедность. Иконология же напоминает, что при иконографическом анализе нельзя не учитывать более широкий контекст, в том числе стиль и намерения автора; и глубинный смысл произведения, да и всякой вещи, часто бывает противоположен тому, каким он предстает на первый взгляд. Я добавил бы, что, согласно иконографии, выражение ее лица должно свидетельствовать об интересе к собеседнику. Иконология, в свою очередь, объясняет, что в данном конкретном контексте это закрепленное традицией выражение заинтересованности на самом деле передает насмешку.
Однако вместо всего этого я говорю:
— Такое разделение предложено Панофским.
Ее беспомощный взгляд заставляет меня еще немного потрудиться над ее просвещением.
— Это искусствовед. Американец немецкого происхождения. — Эрвин Па-ноф-ский, — объясняю я.
Две последние фразы, очевидно, оказываются лишними. Выражение вежливого интереса на ее лице исчезает мгновенно, как лопнувший мыльный пузырь.
— Извините, — бормочет она и быстро выходит из комнаты, давясь дымом.
— Слава Богу, — резюмирует Тони, — вам удалось снова загнать ее на кухню.
Мы настраиваемся на ожидание ужина и повторное созерцание скаковых лошадей. Bay, как сказала бы Лора. Нас ждет отличный вечер. Я встречаюсь взглядом с Кейт и понимаю, что этого делать не следовало, потому что у меня начинается приступ смеха, который я не в силах сдержать. Я вскакиваю и бормочу себе под нос:
