Стенин обратил внимание, что оперативники смотрели куда угодно, но только не на Отсекателя, словно опасались, что один вид этого упыря мог отравить сознание.
Отсекатель усмехнулся, покрутил головой, разминая шею, затем хрипловато запел:
— Хэй, приятель, разворачивай парус! Ио-хо-хо, веселись, как чёрт!..
Он пел, словно бы выплёвывая слова, и глядел на Стенина с издёвкой, будто вопрошая: «И что же ты со мной сделаешь, полковник?»
— Заткнись! — не выдержал Юдин. Было заметно, что он боролся с искушением избить маньяка до полусмерти.
Отсекатель улыбнулся, продолжая петь:
— ... Одних убило пулями, других сгубила старость! Йо-хо-хо, всё равно за борт!..
Стенина накрыла волна ненависти — такой лютой ненависти, что рассудок помутился, а на затылке волосы зашевелились. Подобного с ним ещё не случалось. Какими бы ни были обстоятельства, он всегда держал под контролем свои эмоции, но сейчас... эта чёртова пиратская песня, эта презрительная улыбка на физиономии психопата, этот красный свет, вырывающийся из подвала, словно из адских глубин... В сознании начали даже не появляться, а вспыхивать жуткие образы — то, что было изображено на фотоколлажах. Плохо соображая, Стенин вынул пистолет, машинально снял с предохранителя.
Отсекатель умолк и всё вокруг словно бы застыло. Стенин слышал стук собственного сердца и оно, как ему казалось, бухало не только в груди, но и где-то снаружи. Он медленно поднял руку с пистолетом, в голове была только одна мысль: «Это упырь не должен жить, не имеет на это права!»
Всё ещё улыбаясь, Отсекатель что-то прошептал, и Стенин сделал то, что от него с нетерпением ожидали оперативники: нажал на спусковой крючок. Выстрел в маленьком помещении прозвучал оглушительно, пуля попала точно в сердце, маньяк дёрнулся и завалился на бок.
Стенин испытал огромное облегчение, будто всё это время балансировал на краю пропасти и теперь отошёл на безопасное расстояние от бездны. Ему хотелось выстрелить ещё раз и ещё; хотелось видеть, как пули вонзаются в Отсекателя. Но сдержался, убрал пистолет в кобуру.
— Правильно, — произнёс Машков, подтвердив свои слова кивком. — Всё правильно. Даже как-то легче стало.
Юдин освободил руки Отсекателя от наручников, потом поднял с пола молоток и вложил его в ладонь мёртвеца. Прокомментировал:
— Он попёр на вас с молотком, Лев Аркадьевич, и вам пришлось стрелять. Эксперты — наши ребята и особо вникать не станут. Нормально придумал?
— Нормально, — согласился Стенин. — Но детали мы с вами обсудим. Кстати, он что-то прошептал перед тем, как я выстрелил, а я не расслышал.
— Наверное, песню эту пиратскую продолжал петь, — предположил Юдин. — Полный псих, удивляюсь, как его раньше не вычислили.
Продолжал петь песню? Нет, Стенин был уверен, что это не так. Отчего-то ему очень хотелось знать, что же произнёс Отсекатель перед смертью. Слова проклятья? Ругательство? Как-то не очень сочетались подобные слова с той улыбкой, с которой ублюдок их произнёс.
Снаружи раздались резкие звуки, и Стенин не сразу сообразил, что это вороний грай. Когда он вместе с оперативниками вышел из гаража, увидел сотни чёрных птиц. Некоторые сидели на ветвях деревьев, но большинство кружились над гаражным комплексом. Юдин, глядя в небо, осенил себя крестным знамением, Машков закурил. В памяти Стенина чётко отпечатался этот момент: солнце клонится к закату, пространство разрывает воронье карканье, в гараже теплится красный свет, который отражается в стёклах очков мёртвого изувера. Всё это потом будет Стенину сниться и в этих снах Отсекатель шептал слова, которые всегда забывались при пробуждении.
— Я замёрзла, — угрюмо пожаловалась Пелагея. — И я не хочу больше чая.
Стенин ожидал, что она сейчас заявит, что хочет водки, но нет, не заявила.
— Хорошо, — кивнул он, поднимаясь. — Пойдём в комнату.
— Опять меня запрёшь?
— А сама-то, как думаешь? После того, как ты меня ящиком огрела, глупо такие вопросы задавать.
Пелагея гневно зыркнула на него и, словно бы нечаянно опрокинула чашку с недопитым чаем.
— Ой, какая я неаккуратная, — она произнесла это совершенно без эмоций.
