— Вернулся, — снова промолвила Пелагея, но уже не так внятно, как в первый раз.
Стенин не был уверен, но ему показалось, что её губы на мгновение сложились в улыбку. Неужели она во сне сейчас видит что-то приятное? Если так, то измученный алкоголем рассудок к ней неоправданно милосерден.
Всё ещё борясь со злостью, Стенин покинул комнату, вернулся в гостиную. Остаток вечера скоротал за просмотром телевизора, а когда его начало клонить в сон, он решил не подниматься на второй этаж в свою спальню, а переночевать здесь, на диване. Если Пелагея пробудится и начнёт голосить, он услышит, проснётся и успокоит её. Ну, или заставит успокоиться.
Выключив свет и убавив звук телевизора, Стенин устроился на диване. Ему вспомнилось, как Пелагея произнесла слово «вернулся». Кто вернулся? Кого она видела во сне? Возможно, ей привиделся какой-нибудь знакомый собутыльник, который однажды отправился за бухлом и пропал с концами. Похоже, девчонка даже во сне желала выпить, и её рассудок нарисовал образ вернувшегося алкаша. Логично? Вполне. В мире грёз, порой, даже самые необычные желания сбываются. Стенин знал это наверняка, ведь к нему не раз во сне приходила покойная жена — словно к жизни возвращалась, — и у него появлялась возможность попросить у неё прощения. Хотя бы так, в мире грёз.
Он уснул, и в этот раз ему привиделось что-то абстрактное, тревожное: издающие вой постоянно сменяющие друг друга геометрические фигуры; корявые чёрные деревья, на фоне которых вспыхивало красным небо; тёмные силуэты невероятно тощих людей, бредущих по покрытой трещинами дороге... а ещё снилось, что ему больно.
Впрочем, когда проснулся, резко сев на кровати, то понял: боль была реальной. Она пульсировала в висках, и ему казалось, что внутри головы находится адская кузница. Он поднялся, сходил на кухню, выпил воды, вернулся в гостиную и снова улёгся на диван. С тоской подумал о том, что в мозгах действительно зреет опухоль. Воображение тут же нарисовало образ какой-то чёрной твари с множеством тонких щупалец, и эти отростки извивались точно черви. Стенин скривился и, призвав всю свою волю, буквально вышвырнул этот мерзкий образ из сознания. А потом сказал себе: «Чему быть, того не миновать. И хватит об этом думать!» Словно приказ отдал.
Стрелки на настенных часах показывали половину второго ночи, в камине мерцали угли, на экране телевизора какой-то тип в пёстром костюме беседовал с белокурой девушкой.
— Жизнь продолжается, — прошептал Стенин, повернувшись на бок и подложив ладони под голову. Он уже собирался закрыть глаза, как заметил что-то странное, заставившее его сердце учащённо забиться.
Гостиная была погружена в полумрак, но в углу между шкафом и тумбочкой темнота словно бы сконцентрировалась, уплотнилась.
И эта тьма шевелилась!
Стенин лежал, затаив дыхание. Кожа покрылась мурашками, в животе будто бы ком ледяной набухал. Опять появилось острое ощущение, что на него кто-то смотрит.
«Мне всё это мерещится!» — сказал он себе, пытаясь совладать со страхом. Ему казалось, что тьма в углу комнаты обретает форму человека. От напряжения глаза начали слезиться, боль в голове усилилась, мышцы одеревенели.
В камине щёлкнул уголёк и Стенин встрепенулся, вышел из оцепенения, вскочил с дивана, бросился к торшеру и судорожно нажал на кнопку. Когда вспыхнул свет, сразу же устремил взгляд в угол комнаты...
Там не было никакой сотканной из тьмы человеческой фигуры. Стенин приложил ладонь ко лбу и подумал, что к врачу всё же необходимо обратиться. Вечером ему что-то почудилось, теперь вот ночью. Это очень, очень ненормально! Он ведь смотрел в темноту и видел какого-то человека! Что это, чёрт побери, было? Галлюцинация? Такую хрень уже трудно объяснить резкими переменами в жизни, как бы ни хотелось. Нужно признать: у него со здоровьем большие проблемы. Пора прекратить отмахиваться от страшного хоть и предположительного диагноза!
Вытерев ладонью испарину со лба, он вернулся к дивану, сел, уставившись в пол перед собой. Головная боль проходила, нервное напряжение шло на спад. Успокоившись, Стенин едва не произнёс: «Жизнь продолжается», однако у него язык не повернулся сказать эти оптимистичные слова, словно они являлись какой-то неприемлемой издёвкой.
