[БС 1951: II, 477] и др. Сюда же, возможно, и Абатуй Абатуевич [Ончуков 1904: 264]. А далее Антоломан Антоломанович [Рыбников 1909–1910: I, 316], Афромей Афромеевич [Ончуков 1904: 264; Данилов 1938: 97], Вахраме(и)й Вахраме(и)евич [БПК 1916: 132; БЗП 1960: 195], Во(е)з(ь)вяк Во(е)з(ь)вякович [Гильфердинг 1951: III, № 254], Волод(т)оман Волод(т)оманович [Григорьев 1904: I, 275; Шуб 1956, 228], Елизар Елизарович [Шуб 1956: 223]; Испануйло Испануйлович [БПК 1916: 390]; Калин (Каин) Калинович [Данилов 1938: 120; Марков 1901: 39], Кастрюк Кастрюкович [БС 1912: II, 481], Небрюк Небрюкович [Марков1901: 184], Кудреван Кудреванович [Шуб 1956: 228], Курбан Курбанович [БЗП 1960: 205–206], Полкан Полканович [БС 1951: II, 349], Темрюк Темрюкович (Демрюк Демрюкович) [БС 1951: II, 481 ел. ], Федошейко Федошейкович [Шуб 1956: 228]; Ячман (Ячмонайло) Ячмонайлович [Шуб 1956: 222] и многие др. (см. об этом в работах [Пеньковский 1988; 1989], а также в наст. изд., с. 311–365).[174]
Не являясь отражением реальных антропонимических отношений, таутонимические именования на ономастической карте «чужого мира» должны рассматриваться как особое художественное средство былинной поэтики, преображающее действительный мир и тем самым выражающее особое отношение к этому миру, особый взгляд на него. Как было показано в работе [Пеньковский 1989] (см. также наст. изд., с. 13–49), этот особый взгляд на мир выражается поговорками типа «бур черт, сер черт – всё один бес» «серая собака, черная собака – всё один пес». В мире, воспринимаемом сквозь призму такой абстракции, события и индивиды лишаются индивидуальных черт, оказываются все на одно лицо, обнаруживая только то, что «соответствует заложенному в мире образцу» [Гуревич 1972: 88]: «Стали рядами их целые тысячи; платья у всех одноличные, точно с одного плеча; нельзя их различить одного от другого ни по волосу, ни по голосу, ни по взгляду, ни по выступке» [РСК 1947: 181]. Персонаж поэтому оказывается представителем однородного ряда, из которого он актуально выделяется только в силу занимаемого им положения. Взятый в синхронии, этот ряд выступает как толпа. Взятый в диахронии, он представляет генеалогическую линию, состоящую из тождественных звеньев. И так же, как разбитое и уничтоженное в богатырской битве вражеское войско наутро воскресает из мертвых, чтобы начать новое сражение, так Батыга-отец сменяет Батыгу-деда, чтобы в свой черед уступить место Батыге-сыну. Все они Батыги и все – Батыги Батыговичи: «А й наеде Батыга Батыгович Со своим со сыном со Батыгушкою» [Гильфердинг 1951: III, № 18].
Здесь есть смена, но нет развития. Движение – иллюзорно, ибо в мире с циклическим временем это движение по замкнутому кругу, вновь и вновь повторяющее то, что уже было. Тождество имен свидетельствует о тождестве их носителей. Таким образом, сын Батыги получает имя Батыга не как династическое имя, а потому, что такова его природная сущность:[175] он не просто называется Батыга, но он и есть батыга из генеалогической линии и синхронного ряда и бесчисленного множества батыг, подобно тому, как меч есть меч, а щит есть щит и т. п.
В то же время носитель такого таутонимического именования, с точки зрения сказителя, еще и нехристь, неверный, идол. Он же (или оно же) – Идолище поганое. Ср.: «Не прошла бы шьчобы весь скора-скорешенька. Шчо до тех ли до царей, царей поганыих, Ай до тех ли шьчобы идолов неверныих…» [Марков 1901: № 49]. Идол – это тоже сущность, заставляющая именовать его Идол Идолович или – в более яркой антропонимической маске – Идойло Идойлович [БПЗБ 1961: № 83]. Ср. также явно вторичное: «младой Идол да сын Жидойлович» [Ончуков № 73].
То, что Батыга Батыгович, как и любой другой носитель таутонимического именования, актуально выделяемый из вражеской толпы, еще и царь (или король), составляет другую сторону его личности, и потому он может получить еще одно именование – царь-царевич (Царь-Царевич) или король-королевич (Король-Королевич), где царевич и королевич – не титульные патронимы (как в случаях типа царевич Иван, королевич Елисей
