Очерки по русской семантике - страница 155

жены князя Владимира Красного солнышка (по былинной генеалогии – дочери князя Семена Ля(и)ховинского и, следовательно, – Семеновны!) в таутонимическую Апраксу Апраксовну – в тот момент, когда она, как «сука-волочайка», изменно сближается с Тугарином Змиевичем, запустившим ей свою лапу «ниже пупа, околчерева» [Данилов 1938: № 49]. Ср. также обнажение этого приема в случае дискредитирующего переименования наследственно похотливого Хотена Ивановича: «Уж ты гой еси, Хотенко ты Хотенович, сын Иванович! / У тебя отца-то звали Блудою, / А тебя мы станем звать дак Пустоломою…» [Григорьев 1904: I, 613].

Очевидно, что в таутонимических именованиях персонажей «чужого» мира русской былины, волшебной сказки и некоторых других жанров на передний план выдвинута именно персонифицирующая и мифологизующая функция, тогда как выражение собственно патронимических отношений либо затенено и отодвинуто на второй план[181] (но может быть актуализовано в соответствующих текстовых условиях[182]) либо вообще погашено. При этом внешняя парадигматическая связь патронимического компонента с производящим именем, которое может быть интерпретировано как имя отца (resp. матери), выключается, уступая место выдвигающейся на передний план внутренней, синтагматической связи с именем в составе первого компонента, вследствие чего все образование работает как форма усилительного повтора с экспрессивным осложнением основной персонифицирующей функции.[183] Вот яркий пример, свидетельствующий об автоматизме действия этого механизма. Проговорив (пропев) цитируемые ниже строки былины (“Как приехал-то к тебе ведь нелюбимой гость, / Молодой-то жоны да старой-прежной друг, / Старой-прежной друг…»), сказительница А. М. Крюкова остановилась, задумалась и призналась: «Не помню – Светополк ли Светополковиць, Еруславь ли Еруславьевиць, но только не Пересмяка.…» [Марков 1901: 128]. Имя «старого – прежнего друга» она забыла, но таутонимическая модель его именования надежно сохранилась в ее памяти.[184]

Именно так, в двух указанных режимах (с пульсирующим переключением от одного к другому) функционируют многочисленные животные и предметные таутонимы в низших фольклорных жанрах и – с переносом – в соответствующих жанрах литературы, ориентированных на фольклорные образцы. Таковы, например, Ерш Ершович и Рак Ракович [БС 1951:II, 663]; Кит Китовин («Ай да Кит Китовин! Славно! / Долг свой выплатил исправно!..» – П. П. Ершов. Конек-горбунок) и Налим Налимыч (ср. с метатезой – Налим Малиныч – в одноименной сказке С. Писахова [Писахов 1959: 35]); Козел Козлович и Конь Коневич (в инсценировке сказки «Кошкин дом» по Центральному телевидению 17 февр. 1980 г.); Кот Котович [РФЛ 1972: 391] и Комар Комарович (в одноименной сказке Мамина-Сибиряка), Волк Волкович и Лис Лисович (в сказке В. Махонина «Лис Лисович и зайцы») и т. п. Ср. также шутливые именования таких персонажей детской литературы, как дятел Тук Тукыч (В.Архангельский. Тук Тукыч. М., 1976), скворец Чир Чирыч (Г. Скребицкий. Друзья моего детства. М., 1976), поросенок Хрум Хрумыч (в одноименном рассказе М. Колосова), будильник Кап Капыч (В. Цыбин. Кап Капыч // Наш современник. 1972. № 6) и т. п.

Ср. также выступающие в качестве антропонимических масок (см. об этом [Пеньковский 1983], а также в наст. изд с. 395–406) шутливо-мистифицирующие именования животных и предметов типа Котонайло Котонайлович (Котофей Котофеевич), Петушайло Петушайлович, Лаптеван Лаптеванович (лапоть) и т. п. Ср. в загадке: «В Печерском, в Горшенском, под Крышенским сидит Курлип Курлипович (жареный петух)» [Садовников 1959: 83]. То же в сказке: «– А что, милый человек, всюду ты бывал, все видел, скажи-ка мне: ныне в Черепенском под Сковородным здравствует ли Курухан Куруханович? – Давно уж нет, хозяйка. – Да где же теперь Курухан Куруханович? – В село Торбу переехал. – А не слыхал ли ты, милый человек, кто на его месте живет? – Как не слыхать, слыхал – Липан Липанович…» [РФО 1951: 100]. Ср. варианты: Курухан Куруханович – Плетухан Плетуханович [ПСЯ 1958: 57]; Гаган Гаганыч – Поршень Поршенский