(А. Рыбаков. Выстрел, 34 – речь идет о темном дельце Валентине Валентиновиче Навроцком); «– Ну чего, чего, трус Иваныч? Чего ты?» (Г. Бакланов. Друзья, VII); «– Ты что же это, Шут Иванович, на репетицию не приходил? – набросился на него комик…» (А. П. Чехов. Актерская гибель) и т. п.
Значительно реже и, насколько позволяют судить немногие фактические данные, исключительно в просторечии Сибири, в этой же функции используется второе символическое патронимическое имя– Петрович. Ср. в сибирских записях Ф. М. Достоевского (1860): «– Ну-ну-ну! – полно вам, – закричал инвалид, проживавший для порядка в казарме и потому спавший в углу на особой койке. – Вода, ребята! Невалид Петрович проснулся! Невалиду Петровичу, родимому братцу!..» (Записки из Мертвого дома, II); «– Начинать! Скорей! – Скорей скорого не сделаешь, Иван Матвеич. – Да ты и так ничего не делаешь, эй! Савельев! Разговор Петрович! Тебе говорю: что стоишь, глаза продаешь!.. начинать!..» (Там же, VI); «– Куда это мужичье-то валит? – помолчав, спросил первый <арестант>, указывая вдаль на толпу мужиков, пробиравшихся куда-то гуськом по цельному снегу. Все лениво оборотились в их сторону и принялись их пересмеивать <…> Ишь, братан Петрович, как оболокся!.. – заметил один, передразнивая выговором мужиков…» (Там же, VI). Возможно, что то же предпочтение действовало и в ситуации крещения: «– Капитан спасательного судна старции Отомари – Архип Петрович Накамура-сан. – М-да. Почему Архип Петрович? – А… Крещеный. Православный японец…» (Г. Лаптев. Вексельное дело. Новосибирск, 1965. С. 261).
Отсюда – как вторичное явление – использование подобных образований в отношении к абстрактным понятиям, действиям, общественным движениям, учреждениям и т. п. Ср.: «…нельзя всем построить собственные домики и безмятежно жить в них, пока двужильный старик Захват Иванович сидит на большой коробке да похваливается, а свободная человечья душа ему молится…» (Н. С. Лесков. Некуда. Кн. I. Гл. XXV, 1, 1864). И, с другой стороны, у декабриста В. И. Штейнгеля – вместо ожидаемого в соответствии с общерусской нормой Сената Ивановича – по-видимому, отражающее воздействие сибирской речи во время его многолетней сибирской ссылки – Сенат Петрович: «Не могу не присовокупить пламенного моего желания, чтобы Господь избавил вас от состязания со стариком Сенатом Петровичем…» (В. И. Штейнгель – А.Ф. Бриггену, 30 июля 1852 г.). Ср. также – в сдвинутой функции – из материалов нашего времени: «[Авдонин]…Я от нее в коридор, а она дверь на замок. Вот в носках и того… задал Отрыв Петровича…[Мария] Как – Отрыв Петровича? [Авдонин] Ну, значит, бежать…» (А. Салынский. Мария).
2.3. Второй компонент рассмотренных именований, патронимическое имя на – ович, – овна, присоединяясь к апеллятиву, употребляется с погашенным антропонимическим значением, приобретая взамен другие функции. Оно становится здесь прежде всего знаком определенной антропонимической модели и, выступая как представление второго ее компонента, маркирует все образование в целом и особенно первую его часть, придавая апеллятиву статус антропонима.[134] В то же время это имя оказывается еще и этнонимизирующим знаком, знаком принадлежности объекта культурному миру русского этноса.
Словообразовательно связанные с личными именами Иван и Петр и фамильными Иванов, Иванова, Петров, Петрова этими именами – символами «среднего русского» (ср. Свен Свенссон как имя «среднего шведа»),[135] патронимы Иванович, Ивановна (реже Петрович и Петровна) также являются символическими, и употребление их в такой функции может считаться строго нормативным.
Использование на их месте других патронимических имен – ср. народное именование сохи Сохой Андреевной, лисы Лисой (Лисаветой) Патрикеевной (отсюда: «Лис Патрикеич». Поэма в 12 песнях И. В. Гёте. С 36-ю эстампами по меди и 24-мя гравюрами по рисункам В. Каульбаха. СПб., 1870), а крещенского мороза – по связи с Васильевым вечером – Морозом Васильевичем, имя Потапович в общеизвестном сказочном именовании медведя или Сова Савельевна как именование сказочной птицы в повести А. Ф. Вельтмана «Сердце и думка» (1838), – наблюдается лишь единично и, обнаруживая четкую обусловленность некоторыми специальными семантическими и фонетическими факторами, должно рассматриваться как явление преднамеренного, художественно и экспрессивно оправданного нарушения указанной нормы.
