Один из авторов Манифеста — Энгельс уже написал за несколько лет до этого критический очерк, в котором он, отбросив в сторону всякие субъективные и односторонние поправки, впервые объективно вывел критику политической экономии из противоречий, присущих определениям и понятиям самой экономики. Вскоре он приобрел известность благодаря книге о положении английских рабочих, которая явилась первой удачной попыткой представить движения рабочего класса как результат самого действия производительных сил и средств производства [14].
Другой из авторов — Маркс за несколько предшествовавших лет приобрел опыт радикального публициста в Германии, а равным образом — в Париже и Брюсселе; в уме его почти полностью сложились первые элементы материалистического понимания истории: он подверг критике и теоретически опроверг предпосылки и выводы учения Прудона и впервые дал точное объяснение происхождения прибавочной стоимости как результата покупки и использования рабочей силы. В этом заключался зародыш идей, позднее созревших, доказанных и изложенных в их взаимосвязи и в их частностях в «Капитале». Энгельс и Маркс, связанные многими и разнообразными способами с революционерами различных стран Европы, в особенности — Франции, Бельгии и Англии, составили Манифест не как очерк, выражавший их личное мнение, а как учение партии, хотя и немногочисленной, но тем не менее представлявшей уже собой но духу, цели и деятельности I Интернационал трудяш,ихся.
Это и было началом современного социализма в самом точном значении этого слова. Именно здесь проходил рубеж, отделявший его от всего остального.
«Союз коммунистов» принял такой характер после того, как он вырос из «Союза справедливых» [15]Последний в свою очередь постепенно выделился благодаря ясному осознанию целей пролетариата из общего союза изгнанников — «Союза отверженных». Как тип организации, несущий в себе, как бы в эмбриональном виде, все формы последующих социалистических и пролетарских движений, «Союз справедливых» прошел через различные фазы конспирации и эгалитарного[16] социализма. Он был метафизическим у Грюна и утопическим у Вейтлинга. Имея центром своей деятельности Лондон, союз завязал связи с чартистским движением [17] и оказал на него некоторое влияние. Это движение служило своим беспорядочным характером (ибо оно было первым продуманным опытом, не являясь уже вместе с тем плодом заговора или деятельности какого-либо тайного общества) наглядной иллюстрацией того, с какими тяготами и трудностями сопряжено образование настоящей политической партии пролетариата. Тенденция к социализму достигла в чартизме зрелости лишь тогда, когда он был близок к своему концу и действительно вскоре окончил свое существование (навеки сохранится намять о вас, Джонс и Гарни!).
«Союз коммунистов» всюду чувствовал революцию — и потому, что она носилась в воздухе, и потому, что ему подсказывали это его инстинкт и его метод исследования. Когда революция действительно вспыхнула, учение, содержащееся в Манифесте, дало союзу возможность правильно ориентироваться в создавшейся обстановке и стало вместе с тем оружием борьбы. И в самом деле, являясь уже интернациональным, отчасти вследствие разнородного состава и различного происхождения своих членов, но в еще большей степени — в силу свойственного им всем инстинкта и призвания, он занял свое место в общем движении политической жизни в качестве точного и ясного предвестника всего того, что в настоящее время может с полным основанием называться современным социализмом (если под термином «современный» подразумевается не просто чисто внешняя хронологическая дата, но и показатель внутреннего, т. е. морфологического процесса развития общества).
Длительный перерыв с 1852 по 1864 год — период политической реакции и в то же время исчезновения, распыления и поглощения старых социалистических школ — отделяет интернационал в зародыше — лондонский Arheiterbildungsverein (Рабочий просветительный союз) от собственно Интернационала, который поставил перед собой в 1864—1873 годах цель ввести в единое русло борьбу пролетариата Европы и Америки. В деятельности пролетариата имелись и другие перерывы (исключение составляла лишь Германия), особенно во Франции, после роспуска славной памяти Интернационала, до образования нового, который пользуется теперь иными средствами и развивается иными путями, соответствующими современному политическому положению и более богатому и зрелому опыту. Но подобно тому, как те из оставшихся еще в живых, кто обсуждал и принял в ноябре — декабре 1847 года новое учение, вновь появились на общественной арене в великом Интернационале и, наконец, опять в новом Интернационале, так и Манифест постепенно снова обрел широкую известность и фактически обошел весь мир, так как был переведен на все языки культурных стран, чего не могло произойти, несмотря на надежды его составителей, при первом появлении Манифеста на свет.
