Так Манифест раскрывает перед нами внутреннюю историю своего происхождения, которое в то же время позволяет понять провозглашаемое им учение и объясняет причины его необычайного влияния и удивительной силы воздействия. Не вдаваясь в подробности, мы приводим здесь лишь в их сочетаниях те элементы, которые, будучи собраны воедино и преобразованы в таком сжатом и убедительном синтезе, представляют ядро всего последующего развития научного социализма.
Ближайший, непосредственный и наглядный материал дают Франция п Англия, где после 1830 года на политической арене появилось уже рабочее движение, порой сливавшееся с другими революционными движениями, порой обособлявшееся от них. Оно развивалось от одного полюса — стихийного возмущения — к другому — деятельности эолитической партии, ставяш,ей перед собой практические задачи (например, чартизм и социал-демократия),— и породило различные преходящие и быстро сходящие на нет формы коммунизма или полукоммунизма, т. е. того, что тогда называли социализмом.
Для того чтобы распознать в таких движениях уже не мимолетное явление — беспорядки, появляющиеся и исчезающие с быстротой метеоров, а новый фактор в развитии общества, необходима была теория, которая не представляла бы собой ни простого дополнения к демократической традиции, ни субъективного исправления уже обнаруженных недостатков экономики, покоящейся на конкуренции: и то и другое находило тогда, как известно, множество сторонников и глашатаев. И эта новая теория была творением двух людей — Маркса и Энгельса. Они лишили идею исторического становления в процессе борьбы противоречий той абстрактной формы, которую придала ей диалектика Гегеля, уже обрисовавшая ее в главных чертах и наиболее общих аспектах, и применили эту идею к конкретному объяснению борьбы классов. В том историческом движении, которое ранее казалось переходом от одной формы мышления к другой, они впервые увидели переход от одной формы социальной анатомии, лежащей в основе общества, к другой, т. е. от одного способа экономического производства к другому.
Эта историческая концепция возвела в теорию необходимость новой социальной революции, более или менее отчетливо выраженную и в инстинктивном сознании пролетариата, и в его бурных стихийных выступлениях; признавая внутреннюю, имманентную необходимость революции, она тем самым изменила понимание революции. Все то, что казалось тайным заговорщическим обществам возможным как нечто, зависящее от их воли и намерений п создаваемое но собственному усмотрению, превращалось в процесс, которому можно было лишь содействовать, ока-
зывать поддержку и помощь. Революция становилась объектом политики, которая развертывается в условиях, определяемых сложным характером общественной жизни; она становилась, следовательно, целью, которой пролетариат должен достигнуть, используя разные формы борьбы и разные организационные средства, еще не известные старой тактике восстаний. Ибо пролетариат является не придатком, из подпорой, не наростом и злом, которое можно устранить из общества, в котором мы живем, а его субстратом, его существенным условием, неизбежным продуктом и в свою очередь причиной, сохраняющей само общество и поддерживающей его существование. Таким образом, пролетариат может освободиться, лишь освобождая в то же время весь мир, т. е. полностью революционизируя способ производства.
Подобно тому как «Союз справедливых» превратился в «Союз коммунистов», освободившись вскоре после неудачного восстания Барбеса и Бланки (1839 год) от символических и заговорщических форм организации и постепенно обращаясь к методам политической пропаганды и деятельности, так и новое учение, которое сам «Союз коммунистов» принял и освоил, постепенно одержало верх над идеями, вдохновлявшими заговорщическую деятельность, и признало завершением, объективным результатом процесса то, что заговорщики считали возможным как кульминационную точку заранее обдуманного ими плана или эманацию и проявление их героизма.
Отсюда ведет свое начало новая восходящая линия в ходе событий, иного рода связь между концепциями и доктринами.
