— Вишь, господинъ, хурдишки свои моемъ… Ужь какое это мытье, а въ дорогѣ, съ устатку-то, оно все же чистенько.
— На богомолье пришли? — спросилъ я, пользуясь случаемъ завязать разговоръ.
— Господь сподобилъ побывать на святыхъ мѣстахъ. Слава Богу, побылъ тутъ денька три, помолился, поблагодарилъ, насмотрѣлся — и завтра утречкомъ, на зорькѣ, съ Божьей помощью, домой, — отвѣтилъ старикъ съ веселымъ довольствомъ.
— А это развѣ не твоя баба?
— Какое! На пути встрѣлись! Ну, она и говоритъ: «Возьми, говоритъ, дѣдушка, меня съ собой, потому женскому сословію боязно въ дальней дорогѣ»… Такъ мы и шли досюда вмѣстѣ.
— Да ты издалека?
— Изъ Курской губерніи. Изъ-подъ Бѣлостока. Чай, знаешь? Оно далеконько для моихъ старыхъ ногъ, ну, да слава тебѣ Господи, потрудился, идучи, для Бога!
— По обѣту пришелъ сюда? — спросилъ я, но свѣтлый дѣдъ сначала не понялъ.
— Ну, ужь какой тутъ обѣдъ! Въ трапезѣ дадутъ въ чашку малость борща, ну, съ хлѣбцемъ и похлебаешь…
— Я не то спрашиваю, дѣдушка… Я спрашиваю, отчего ты сюда пришелъ — по обѣщанью, вслѣдствіе болѣзни или несчастья?
Дѣдъ, понявъ мои слова, вдругъ даже привсталъ съ берега, гдѣ онъ сидѣлъ.
— Что ты, что ты! У меня несчастіе! Что ты, господинъ! Да развѣ я могу роптать на Бога, гнѣвить Его? Никакого несчастія въ дому у меня не было. Всю жисть хранилъ Господь, помогалъ мнѣ, достатокъ мнѣ далъ, снисходилъ къ нашимъ грѣхамъ. Вотъ я и пришелъ потрудиться для Него, поблагодарить за всѣ милости… Домъ у меня, господинъ, согласный, двое сыновьевъ, снохи, внуки и старуха еще жива. И всѣ мы, благодаря Создателю, сыты, спокойны и не знаемъ несчастія. Хранитъ насъ Господь. Примѣрно сказать, хлѣбъ? — Есть. Или, напримѣръ, мелкой скотины, овецъ, свиней, птицы? — Очень довольно. Ежели, напримѣръ, спросишь у меня: «есть, Митрофановъ, пчелы у тебя?» Есть, скажу я, пеньковъ до 401. Всѣмъ благословилъ Господь! Вотъ я и надумалъ потрудиться для Бога. Жисте наша, господинъ, грѣшная. Все норовишь для себя, все для себя, а для Бога ничего. И зиму, и лѣто все только и въ мысляхъ у тебя, какъ бы денегъ побольше наколотить, да какъ бы другого чего нахватать. Лѣто придетъ, — ну, ужь тутъ совсѣмъ озвѣрѣешь. Мечешься, какъ скотина какая голодная, съ пара на сѣнокосъ, съ сѣнокоса въ лѣсъ, изъ лѣсу въ поле на жнивье, и все рвешь, дерешь, хватаешь, да все нацапанное суешь въ амбаръ, запихиваешь подъ клѣти, да подъ сараи, да въ погребъ… И все опосля это пойдетъ въ брюхо да на свою шкуру. И, прямо тебѣ сказать, озвѣрѣешь и недосугъ подумать, окромя сѣна или овса, или муки, ни о чемъ душевномъ или божескомъ… Вотъ я и на думалъ. Всю жисть хранилъ меня Господь и всѣмъ благословилъ, и отъ бѣдъ соблюлъ меня… и, окромя того, старъ уже я сталъ, къ смерти дѣло подходитъ… вотъ я и говорю себѣ: «Будетъ, Митрофановъ, брюху служить, пора послужить Богу, потрудиться для Него!»…
И на веселомъ лицѣ дѣда, обвитомъ бѣлыми кудрями, выразилось полное восхищеніе.
— Слава тебѣ Господи, сподобилъ меня Творецъ побывать у Своихъ святыхъ мѣстъ… Ну, ужь и точно святыя мѣста! Стадо быть, Богъ для себя это мѣсто пріуладилъ, коли ежели такъ чудесно оно. Войдешь-ли на эту шкалу, откуда глядитъ да тебя вся эта Божья премудрость, а либо подъ землю, въ пещеру сойдешь, въ темень эту и холодъ, гдѣ святые живали въ старыя времена, или тамъ со шкалы пойдешь еще выше, на хуторъ…
— А это что такое, Митрофанычъ, хуторъ?… Чего тамъ такое? — съ жаднымъ любопытствомъ спросила баба, перебивъ дѣда.
— Ай ты не была? А я побылъ, сподобилъ меня Богъ… Стало быть, видишь ту вонъ церковь? Ну, это вотъ тамъ и есть. Со шкалы ты лѣзь опять во-онъ туда! Тамъ и будетъ хуторъ, служатъ тамъ панифиды…
Но не успѣлъ дѣдъ хорошенько объяснить, куда надо лѣзть, какъ баба уже сорвалась съ мѣста и съ отчаяніемъ воскликнула:
— Касатикъ ты мой, вѣдь не была я тамъ еще!… Охъ, грѣхи наши, побѣгу!
— Постой, постой, дура! Дай я тебѣ хорошенько растолкую!
Но сгоравшая любопытствомъ баба уже не послушала его на этотъ разъ; она торопливо вскарабкалась съ берега рѣки на мостовую, юркнула оттуда во вторыя ворота и скрылась изъ нашихъ глазъ.
