Потомъ мы вошли въ церковку. Тамъ съ десятокъ богомольцевъ, одѣтыхъ въ армяки и съ котомками за плечами, усердно молились, кладя земные поклоны. На всѣхъ лицахъ было восторженное благоговѣніе, и одна молоденькая женщина въ лаптяхъ и въ пестромъ платкѣ молилась и улыбалась, и въ то же время слезы катились по ея жизнерадостному молодому лицу…
Мы тихо удалились, не желая нарушать своею шумною толпой настроеніе молившихся. Да и какъ-то неловко, почти стыдно стало стоять среди этихъ людей, у которыхъ чувство красоты природы неразрывно слилось здѣсь съ чувствомъ святости. Докторъ былъ правъ. Смотря на эту бѣлую скалу, вырубленную самою природой и за десятки верстъ сверкающую на солнцѣ, - скалу, высоко поднятую надъ этимъ моремъ лѣса, — простые люди говорятъ, что самъ Богъ пожелалъ имѣть здѣсь мѣсто Свое.
На этотъ разъ я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія ближе подойти къ толпѣ богомольцевъ, тѣмъ болѣе, что и времени осталось немного: мы должны были вернуться къ сумеркамъ въ село, а солнце уже висѣло надъ верхушкой дальней горы, и сосны, ее покрывающія, уже горѣли въ его золотой мглѣ.
Потолкавшись еще немного по другимъ монастырскимъ уголкамъ, мы стали спускаться къ берегу, гдѣ стояла наша лодка. Тамъ уже ждали насъ гребцы, въ томъ числѣ и Николай. Онъ выглядѣлъ трезвымъ. Лицо его было свѣтло и разумно. Но докторъ не могъ ему простить, что за два часа передъ тѣмъ онъ отравилъ ему все прекрасное.
Черезъ день я былъ опять въ пустыни и познакомился уже съ настоящими паломниками.
Былъ жаркій полдень, когда я, перейдя мостъ съ луговой стороны, стоялъ у самаго подъема на монастырскую гору. Захотѣлось отдохнуть, прежде чѣмъ бродить по Святогорской пустыни. Облокотившись на перила, я въ изнеможеніи отъ зноя сталъ смотрѣть на воду внизъ. Кругомъ царила благоговѣйная тишина. Монастырскія зданія и церкви, залитыя солнцемъ, точно уснули отъ истомы. Лѣниво прошли мимо меня два монаха. По мосту проѣхала грузная телѣга, запряженная парой воловъ. Прошелъ еще на гору какой-то дачникъ, укрытый зонтикомъ. По набережной мостовой въ разныхъ мѣстахъ кучками полегли богомольцы, сваливъ въ одну груду свои котомки и посохи. Все молчало, подавленное жарой.
Только подъ мостомъ на берегу, прямо противъ того мѣста, гдѣ я стоялъ, копошились какой-то старикъ и баба, копошились и вели между собой оживленный разговоръ. Судя по этому разговору и по костюму, оба они пришли изъ Курской губ. Въ то время, какъ я обратилъ на нихъ вниманіе, они заняты были полосканіемъ какихъ-то тряпицъ, въ которыхъ съ трудомъ можно было угадать ихъ бѣлье. Баба полоскала и выжимала, а старикъ развѣшивалъ на перекладинахъ моста. И все это сопровождалось обмѣномъ мыслей по поводу того, что каждый изъ нихъ замѣтилъ чудеснаго въ Святыхъ горахъ.
— Наверху-то была ты? — спросилъ дѣдъ съ веселымъ лицомъ.
— На шкалѣ? Была, была!… Только въ пещеру не угодила, — отвѣчала баба оживленно.
— Въ пещеру-то, касатка, не отсюдова заходятъ, а снизу…
— Ой? Какъ же туда угодить-то? — сказала баба, вся встрепенувшись.
— Снизу. Монахъ проведетъ. Со свѣчами надо идтить. И какъ войдешь — темень, сырость, страхъ! И все поднимаешься выше, и все темень и страхъ, а кругомъ пещеры накопаны; это, значитъ, въ которыхъ допрежъ святые жили. И опять все вверхъ, и темень, холодъ! И дойдешь ты до той пещеры, коя выкопана руками Ивана святаго, и тамъ увидишь вериги его, эдакъ, примѣрно сказать, съ полпуда… Это ужь высоко, на самомъ верху подъ шкалой…
— Родный ты мой, вѣдь я тамъ не была! — почти съ отчаяніемъ вскричала баба и сорвалась съ мѣста, побросавъ. тряпицы. — Побѣгу, ты ужь тутъ самъ помой! — торопливо выговорила баба.
Но дѣдъ, не возвышая голоса, съ благожелательною улыбкой остановилъ ее.
— Погоди! Куда ты глупая, побѣжишь? Ничего не знамши, какъ и когда, куда ты сунешься? Два раза на дню только монахъ водитъ показывать, а ты одна для чего сунешься? Вотъ вечерня будетъ, пойдутъ люди съ монахомъ, тогда и ты съ ними… Давай, домоемъ ужь рубахи-то…
Говоря это, дѣдъ улыбался снисходительно и продолжалъ развѣшивать свои рубахи и порты. Все лицо его, окруженное сѣдыми кудрями, свѣтилось всецѣло этою снисходительностью и какою-то особенною радостью. Замѣтивъ меня стоящимъ наверху у перилъ, онъ съ такою же свѣтлою улыбкой обратился и ко мнѣ:
