На другое утро — это было последнее воскресенье мая — отец перехватил его в коридоре.
— У тебя ведь экзамены на носу, верно? — спросил он. — Наверное, придется мне подежурить ночами недельку-другую, чтобы тебе не отвлекаться. Ты и так в этой очереди массу времени убил.
— Ладно, давай сегодня еще постою — и все, — небрежно бросил Александр. — Мне надо… это…
Он лихорадочно выдумывал какой-нибудь предлог, но отец уже кивнул и оставил его в покое; он явно думал о чем-то другом.
В тот вечер продолжал лить дождь. Виктор Петрович сражался с огромным хлопающим зонтом и кашлял сильнее обычного. Александр дожидался удобного момента, чтобы завязать разговор. За полночь его дружки сгрудились в кустах и в свете карманного фонарика принялись разглядывать какие-то мелкие вещицы, тускло поблескивающие на чьей-то ладони, а потом заспорили о чем-то, невразумительно, но жарко; голос Николая громыхал над остальными. Александр обернулся, уклоняясь от голых спиц терзаемого ветром зонта над головой Виктора Петровича.
— А что вы в парк не приходите? — выпалил он и немедленно содрогнулся от звука своего по-детски ноющего голоса.
— Виноват, — ответил старик. — Чувствую себя неважно. Видимо, придется и здесь пару ночей пропустить. Мне постельный режим прописали — в такую погоду кости ломит. Но если у вас будет желание поговорить, милости прошу ко мне в гости. Сейчас адрес черкну.
Александр держал над головой Виктора Петровича зонт, который так и норовил улететь в мглистую сырость, а старик тем временем пытался что-то написать. Получив от него мокрый от дождя клочок бумаги, Александр повертел его в руках. Это был обрывок нотной записи. Ему в глаза бросился скрипичный ключ — единственный знак, усвоенный им из нотной грамоты, которую безуспешно вдалбливал ему отец; на нижней завитушке расплывалась дождевая капля.
«Заходите в любое время» — нацарапал Виктор Петрович на оборотной стороне, поверх адреса.
Из темноты приближался Николай, окликая Александра.
Поспешив спрятать записку в сумку, он торопливо, вполголоса спросил:
— Так откуда вы знаете про Селинского?
Он уже отвернулся, когда старик склонил голову и прошептал:
— Селинский мне пишет.
6
— Ну, что вы там разведали?
— Да ничего. Не желает отвечать. Занята, говорит.
— Чем, интересно, она занята? Билеты не продает, сидит себе, как клуша.
— Видимо, баланс подбивает или табель заполняет. А физиономия прямо зверская — наверняка не просто так. Или вяжет сидит… А я, между прочим, опять этого старикашечку видела, он, похоже, здесь круглые сутки торчит, днем и ночью. Неужели один, как перст, даже подменить некому?
— Вы кого имеете в виду — седьмой номер? Вид у него довольный, улыбается. Может, блаженный. А так-то говоря, куда ему деваться? В очереди хоть время скоротает.
— Верно, верно. Я и сам иногда думаю, как бы этим все не ограничилось.
— Как это понимать?
— Ну, вдруг ни на какой концерт билетов вообще не будет?
— Вы в своем уме?
— Что он говорит? Я плохо слышу.
— Говорит, билетов не будет.
— Что?!
— Распроданы, что ли?
— Как такое может быть, неужели в другом киоске…
— Да нет же, нет. Вы меня не так поняли. Я говорю: по городу таких киосков сотни, чем только не торгуют — и всюду очереди, понимаете?
— К чему это он клонит?
— Да он псих, нашли кого слушать!
— Вот я и говорю: это весьма удобный способ манипулировать нашим временем, вы не находите? Нас тысячи: одним нужны чулки, другим симфонии. А что если чулок, фигурально говоря, нет и симфоний тоже нет? Что если это всего лишь способ дать гражданам занятие и надежду — дешевое решение проблемы досуга?
— Какой идиотизм — считать, что государство содержит целую сеть обманных киосков, чтобы мы убивали время в ожидании того, чего нет в природе.
— Нет-нет, зачем же так буквально, я философски рассуждаю. Это метафора, метафора жизни, понимаете?
— Уж не знаю, какая такая метафора, по мне — клевета на наш строй. Советую потише…
— Я лично не слушаю. Не слушаю — и все. Если меня спросят — я вообще ничего не слышала!
— Господи, сил моих больше нет. Сейчас подойду к этой бабе и потребую ответа. Ей наверняка известно, когда эти чертовы билеты привезут.
