— Что? — Инспектор встал и неуклюже прошагал к окну.
— Конечно, это мог сделать Джордж, пока ждал вас, — сказала Лора, чуть не испортив все дело.
Но опоздала. Инспектор уже стоял у окна. Он выглянул наружу. Увидел отпечатки. Он таинственно поманил к себе миссис Парракот.
Они выглянули вдвоем.
— Видите?
— Следы! — возбужденно воскликнула Лора.
— Убийца, — торжественно заявил инспектор.
— Дженни, — сказала Лора.
— Да, Дженни.
Они подняли головы и кивнули друг другу.
— А теперь, — сказал инспектор Меригольд с мрачной решимостью, — будем искать Дженни.
Он взглянул на часы и решил, что примется искать ее после перерыва на ленч.
У Арчибальда Фентона была жена и шестеро детей, и поначалу ему казалось, что это многовато. Не только потому, что семерых трудно содержать. Он не мог отделаться от ощущения, что они создавали не тот фон для критика Самой Современной Школы. Друзья, спрашивая его при встрече «Ну, как семейство?», определенно относили его к числу викторианцев. Так Диккенс мог бы приветствовать Уилки Коллинза и, без сомнения, неоднократно это проделывал. Но успех «Стада овец» заставил Фентона понять, что семья — именно тот фон, который ему нужен. Человек, который вернул «крепость», «силу характера», «запах хмеля», «привкус елизаветинских времен» и «раблезианскую грубоватость» английскому роману (цитаты из различных статей в журнале «Обсервер»), прекрасно жил, ограничившись шестью детьми; и хотя нельзя сказать, что он испытывал по этому поводу благодарность к Фанни, но и не винил ее, ибо сам настоял на том, чтобы приписать все заслуги себе. Она выполняла, так сказать, роль издателя собственного мужа.
Он обнаружил и еще одно преимущество в том, чтобы иметь большую семью. Когда Фанни была молода, ее счет в банке обладал большей привлекательностью, чем фигура. Естественно, что потребности всех этих детей существенно уменьшили счет, и, наверное, неудивительно, что значительно утяжелили фигуру, и, несомненно, сейчас ее фигура производила гораздо большее впечатление, чем банковский счет. Арчибальд не имел ничего против некоторой крепости фигуры в мужчинах, крепости, которая ни в коем случае не могла и не должна была переходить в тучность; да и он сам, к примеру, обладал некоторой дородностью, вполне приятной полнотой фигуры, как нельзя лучше соответствовавшей грубоватости его работ. Но Фанни была женщиной, и, что ни говори, ее полнота зашла слишком далеко. Поэтому хорошо, что хлопоты в детской удерживали ее дома, в то время как ее муж, совершенно очевидно, был свободен в своих передвижениях. Даже если бы Фанни была красавицей с точеной фигуркой, Арчибальд предпочитал блистать в одиночестве, быть единственным центром всеобщего внимания. Более того, ни один настоящий художник не может сохранить эту тайну, эту замкнутость, которой профаны ждут от своих художников, в присутствии того, для кого он вовсе не тайна… и от кого он, строго говоря, никогда не замыкается.
Это отступление относительно семейства мистера Арчибальда Фентона не дает нам ничего, кроме факта, что дом писателя в Блумсбери был полон. Правда, самая большая комната служила Арчибальду рабочим кабинетом, но жаль, что при ней не было хотя бы маленького чулана. Для его секретаря.
В 9.30 приходила мисс Фейрбродер и просматривала письма, которые для нее оставил мистер Фентон.
В 10.15 мистер Фентон входил в кабинет. Мисс Фейрбродер вставала, а мистер Фентон говорил что-нибудь о погоде или о том, как выглядит его секретарь.
С 10.15 до 1.10 мистер Фентон диктовал.
В 1.10 мистер Фентон уходил в свой клуб.
В 1.15 мисс Фейрбродер обедала вместе с семейством, что позволяло мистеру Фентону платить ей немного меньше, а самой мисс Фейрбродер давало представление об обязанностях бонны на случай, если бы ей когда-либо пришло в голову сменить род занятий.
В два часа мисс Фейрбродер возвращалась одна в рабочий кабинет и печатала то, что застенографировала утром.
В 4.30 мисс Фейрбродер уходила, по большей части встречаясь с мистером Фентоном в дверях, в таком случае он спрашивал «Уже?», а она отвечала «Да», что соответствовало действительности.
