К счастью, никто из членов ЦК навстречу нам не попался, а то пришлось бы бухаться на колени!
Зато вдруг выскочил, весь красный, как клюквинка, лысый маленький человечек в шароварах и тапочках — гораздо более известный, чем любой член ЦК, — знаменитый актер-режиссер Марат Зыков. Этот-то везде!.. Но действительно — гений! Мы с восхищением глядели, как он сбегает с горы, быстро переставляя крохотные тапки. МБЧ — маленький большой человек — так звали его в кругах интеллигенции и, может быть, еще где-то.
— Не курить! — пробегая, вдруг рявкнул он мощным басом, и мы с Киром, восхищенно откинув челюсти, выронили папироски.
— За водкой помчался! — Глядя ему вслед, Кир усмехнулся. Он все, похоже, тут знал.
Меня появление МБЧ тоже взбодрило — все-таки «наш человек», хотя признает ли он нас за «своих» — довольно спорно!
Мы поднялись наконец на плоскую проплешину горы, к затейливому дому, окруженному террасой с витыми колоннами. Тут, видимо, само Политбюро и отдыхает? Куда идем?
Кир тем не менее уверенно поднялся, открыл высокую витражную дверь: светлый деревянный кабинет, уставленный стеклянными медицинскими шкафчиками, за столом сидела Соня в белом халате и писала. Нас она приветствовала, лишь подняв бровь. Волевая девушка!
— Ну что? — проговорила наконец она, бросив ручку.
— Я — глас вопиющего в пустыне, — улыбнулся Кир.
— A-а... Я поняла — бесполезно все это, — подумав, сказала Соня.
— О какой «пользе» ты говоришь? — саркастически усмехнулся он. — Я предлагаю тебе Вечную благодать, а не «пользу»!
— С этим... говорил? — хмуро осведомилась Соня.
— Как-то ты слишком утилитарно... принимаешь веру!
— А кто тебе сказал, что принимаю?
Я тоже не понимал Кира: зачем вербовать верующих в санатории Политбюро? У них своя вера! Лишь потом, узнав Кира поближе, понял, что главное для него — быть на виду.
Дверь открылась, и в кабинет ввалился сам Плюньков — лицо его было слишком знакомо по многочисленным плакатам. Сейчас он дышал прерывисто, по квадратной его плакатной ряхе струился пот, челка растрепалась и прилипла ко лбу.
— Ну как... Софья Михайловна? — пытаясь унять дыханье, выговорил он. — Теперь вы верите... в мое исправленье? — Он робко улыбнулся.
— Будущее покажет! У вас десятидневный курс! Идите, — жестко произнесла Соня.
Вот это да! Послушно кивая, Плюньков вышел.
— В общем, не созрела! — почти так же жестко, как Плюнькову, сказала Соня. — Созрею — позову!
— Я не какой-то там... член ЦК... чтоб ты мной помыкала! — Губы Кира дрожали.
— Ты соображай... все-таки! — гневно произнесла она, многозначительно кивнув куда-то вбок, где, видимо, отдыхали небожители от изнурительных тренировок.
— Я здесь вообще больше ни слова не скажу! — Кир гневно направился к двери. Я за ним. Мы почти бежали вниз по тропинке.
— Ты... крестить ее хочешь? — наконец решился спросить я.
— Это наше с ней дело! — проговорил Кир обиженно.
«Пришел к своим, и свои Его не приняли»... Я тоже Книгу читал!
— Может, она начальства боится? — Я попытался ее оправдать. Но Кир, как понял я, больше обижен был на свое «начальство».
— Если бы Христос ждал... разрешения местного начальства... мы до сих пор жили бы во тьме! — произнес Кир, и мы вышли за калитку.
Да-а-а... Высокие его порывы явно не находят пока поддержки — даже среди близких.
— А я... в этом качестве... не устрою тебя? — вдруг спросил я неожиданно для себя.
Кир остановился.
...Теперь уже просто так мне не выбраться отсюда! Умею влипнуть! Однажды на Финляндском вокзале какой-то человек дал мне ведро в руки и просто сказал: «Держи!» И я держал, пока он не вернулся, и даже не сказал «спасибо» — а я из-за него опоздал на электричку.
«Нет добросовестнее этого Попова!» — говорила наша классная воспитательница с явным сочувствием, и от слов ее — начиная с первого класса — веяло ужасом. Подтвердилось!
Проснулся я в комнате Кира. Судя по наклонному лучу солнца, было утро. Как раз в этом пыльном луче, по словам Кира, он видел Знамение. А я отвечай! Я с отчаянием глядел на луч. Мне-то он явно «не светит»! Я не готов. Я спал в брюках, на полу, на тонком матрасе. В бок мне вдавливалось твердое: финка! Этой весной мы ехали из Мурманска, где с представителями нашего КБ плавали, размагничивая подводные лодки, — такая суровая профессия мне досталась от института. На обратном пути на станции Апатиты в вагон сели вышедшие уголовники и стали довольно настойчиво втюхивать нам свою продукцию — выточенные в лагере финки с прозрачными наборными рукоятками. Да, тут они были мастера — нож, как говорится, просился в руку. С той поры я с финкой не расставался. Ради чего? С этим ножом, как и с подводными лодками, впрочем, мне страстно хотелось разлучиться — и как раз с этим отпуском я связывал смутные надежды. Сбылось? Я смотрел на луч. И вдруг по нему прошла волна — золотые пылинки полетели вбок воронкой, словно от чьего-то выдоха! Я застыл. Стало абсолютно тихо. Потом в голове моей появились слова: «На пороге нашего дома лежат дым и корова». Что это? Я оцепенел. Пылинки в луче сновали беспорядочно. Сеанс окончен. «Дым и корова». Откуда они? Похоже, пришли оттуда, и специально для меня. Кто-то уже произносил это на земле? Или я первый?
