Нам-то, в общем, не жалко. Но раз уж...
— Сделаем! — сказал я.
— Я лично, как и всегда, буду делать баланс, — дерзко произнесла Любка и в ванную ушла.
Крот уставился на меня. Последний остался друг! Хоть он меня давеча кинул... Так ведь то было вчера!
— Перво-наперво надо к народу податься, — рассудительно произнес я.
— Что вас так к народу все тянет? — вспылил Крот. — Что вы там такое видите в нем?
— ...Так ничего больше у нас с вами и нет. Остальное все слишком дорого. И — увы! — как видите, ненадежно.
— Только давайте — не со всем народом сразу, а с отдельными его представителями, — нервно сказал Крот.
— Ну, знамо дело, — сказал я.
Мы вышли на воздух. Утро расцветало. Пели птички.
— Природу ненавижу! — вдруг снова сорвался Крот. — Тут одна птичка наладилась звонку моего мобильника подражать! Все ночи не сплю!
— А вы смените мелодию сигнала.
— Уже!
Да, природа умнее нас.
Мы вошли во двор к Петру. И — к моему отцу. И всем, кто здесь родился или сюда приезжал когда-то, как я. Вот старая, огромная груша посреди двора. Давно уже, сколько я помню, она была чем-то вроде уличного шкафа: на мощные сучки ее вешали серпы, грабли, кружки. Садясь обедать за стол во дворе, вешали на нее кепки и шляпы.
Галя, тучная брюнетка, жена Петра, задавала корм темным мохнатым козочкам, совала им шумную охапку веток. Козочки вставали, стуча по перегородке копытцами, пытаясь ухватить листья как можно быстрей.
— А где Петр?
— На лугу. Сено валкует, — хмуро ответила она.
На пологом лугу у реки ехал маленький трактор — «шассик» с розовым кузовом впереди. Сбоку, как огромная клешня краба, тащились, сгребая сено, тракторные грабли. Иногда Петр поднимал их, оставляя ровный валок сена, потом, брякая, опускал их и греб дальше.
— Отойди! — рявкнул он. — ...Счас!
Потом он отцепил грабли, усадил нас в жесткую тесную кабину, и мы, глотая пыль и раскачиваясь, помчались вдоль кукурузного поля, догнали комбайн, плывущий над высокими стеблями, как динозавр, и он срыгнул нам в кузов с верхом силосную массу, пережеванные им кукурузные стебли и листья. Ударяясь о железные стенки и друг о друга, мы тем не менее бурно общались и за несколько ездок от поля до силосной ямы обрешали все.
— Фрол, рекламщик наш, москвичами перекуплен, — слегка шепелявя (прикусил в качке кончик языка), сообщил Крот.
— И мир отвернулся от нас! — добавил я.
— Да я тебе, — Петр повернулся к Кроту, — буквально за копейки такую акцию сделаю! Могу с крыши пень-хауза упасть. А Мыцин, профессор, меня потом соберет. А Андре это снимет. И все телеканалы это купят — обогатится Андре!
— А откуда ты знаешь, что он с Фролом не отвалил? — удивился я его проницательности.
— Так я ж знаю его! — Петр в свою очередь удивился.
— Боюсь, что если вы упадете с крыши, то нечего будет собирать и снимать, — усмехнулся Крот.
— Ха! А где я в армии служил? В ВДВ — войсках дяди Васи. И там на полгода мы прикомандированы были к Одесской студии — фильм снимали про Малую землю. Да-а... пожили! С чего я только не падал тогда! С самолета без парашюта! А уж с домов!.. Способ этот называется «яйца всмятку».
— И вам нравится он?
— А чего? Нормально. Ты, наверное, недопонял! Просто берется гофрированная тара из-под яиц, укладывается слоев в двадцать, и слои эти, поочередно разрушаясь, растягивают удар на двадцать этапов. Вообще могу ничего не ломать! Но раз надо!
— Веселый у вас брат! — сквозь грохот и лязганье проговорил Крот. — Но хотелось бы сперва с этим Мыциным проконсультироваться.
— Запросто, — уверенно сказал Петр. — Он уважает меня. Сейчас — только на конюшню заскочим!
Мы заскочили на конюшню, прошли по скользкому от навоза, разбитому копытами полу.
— Поможете тут мне, — проговорил Петр деловито. — Тут старухе одной надо зубы подпилить. Расщеперились — есть больше не может.
Петр сначала зашел в пустое стойло, заваленное дугами, хомутами и прочим, и вышел с огромным рашпилем в руках.
— У вас тут колхоз, что ли? — спросил Крот, якобы интересуясь, на самом же деле, похоже, борясь со страхом: уж больно мощные зады и ноги начинали нервно дергаться при нашем приближении.
