— Вот видишь, ты не знаешь… Да, это фасон времен политического режима во Франции, называемого Директорией. Политика очень определяет моду. О, как ты молод! Но ты ведь не мог не заметить, что в моду вошла античность — очень лаконичный и сдержанный стиль, хотя и не лишенный своих украшений. — Она ласково-покровительственно провела рукой по его волосам, улыбнулась и не без удовольствия продолжала: — Женщины перестали носить корсеты. Все упростилось в их одежде — никаких излишеств и перегрузок. Свободные светлые платья, элегантные линии, легкие ткани, скрепленные камеями, булавками, пряжками… Тело отчетливо определяется под одеждой. Особый шик, если ткань свободно сползает с плеча… Если встать в таком платье против света… Представил себе?.. — она подержала паузу и закончила: — Могло показаться, что женщина в потоке света стоит обнаженная… А волосы свободно лежат по плечам. Все это так красиво и так рискованно… Но так приятно чувствовать на себе взгляды мужчин!..
— Забудь о прошлом! — медленно и властно проговорил он, закипая желанием от того, что она говорила и делала и потому что сидела, слегка прижавшись к нему, но так, чтобы он видел все ее соблазнительное неглиже. — Я здесь, и в твоей жизни и в твоей памяти не должно быть другого мужчины, это ты уяснила себе, моя дорогая весталка? Именно эти древнеримские жрицы носили на себе одно покрывало белого цвета и головную повязку — и ничего более, я не ошибся?.. Вполне в твоем духе…
Она опять рассмеялась — на этот раз над его ревностью, опустила ресницы и стала на секунду смущенной и беззащитной, проступившее в ней девичество ее очень красило. Когда она открыла глаза, потемневшие от прилива страсти, Мелтон почувствовал, что тонет в их глубоком, бездонном омуте. Он схватил ее мягким звериным движением за талию и под коленки и уложил на кровать рядом с собой. Она смотрела ему в глаза, не отводя взгляда. Он провел ладонями по гладкой, шелковистой коже. Жадно прижался губами к нежной шее в том месте, где бешеными толчками бился пульс. Ее зубы начали легонько покусывать мочку его уха, и оба запылали в огне страсти…
Позже — много позже — Екатерина поднялась и подошла к туалетному столику.
— Тебе пора бы одеться… — негромко сказала она. — Так мы говорили о дне, когда я впервые встретилась с Клеменсом?
— Ты хочешь что-то добавить?
— Хочу… Помню, на нем была распахнутая на груди шелковая рубашка и пурпурный шелковый халат, отороченный соболем. Клеменс был настолько изумлен моим появлением, что даже забыл попросить разрешения выйти, чтобы переодеться в более официальный костюм.
— А спросить, зачем ты явилась, он не забыл? — поинтересовался Ричард, отбрасывая в сторону простыню.
— Говорю же тебе, я забыла все, что происходило тогда…
— А пурпурный шелковый халат помнишь? Отороченный соболем… И распахнутую на груди шелковую рубашку… Полагаю, царь Александр сможет напомнить тебе все остальное, или Волконский отыщет это в своих записях… У имперской секретной службы длинная память!
В голосе вольготно раскинувшегося на кровати мужчины звучал открытый сарказм. Екатерина повернулась и взглянула на Ричарда, задержав руку с гребнем на полпути к своим волосам — блеснули бриллианты, которыми была украшена расческа.
— Почему тебя так раздражают тайные службы? — мягко спросила она, коснувшись гребнем копны пышных волос. Ричард пристально и неотрывно, как вышедший на охоту тигр, следил за тем, что она делает. — Никогда не упускаешь случая пройтись на их счет!..
— Да, я очень не люблю всю эту систему, — отвечал Мелтон, выделив голосом последнее слово и любуясь ее волосами. — И мне противна мысль, что кто-то может шпионить, особенно ты.
— И кто же тебе сообщил, что я шпионю?
— Так уж получилось, что царь. Он с удовольствием как-то сказал вскользь, что ты его самая красивая и искусная шпионка.
Екатерина пожала плечами, тряхнув волосами.
— Напрасно беспокоишься. Как я уже говорила, те дни давно миновали.
— Но ты можешь ему вновь понадобиться.
— О, только не сейчас. Меттерних — его злейший враг. Но я сейчас ничем не могу быть полезна царю в этом смысле.
