Мы были на разной волне. А с Мартеном мы тут же нашли общий язык.
У Сильви был крупный изъян, который мешал ей нравиться моей супруге, — Сильви родилась женщиной. От этого она и умерла. Рак груди. Под конец химиотерапия, усталость, полный упадок духа сделали Сильви трудной для общения… Беатрис предпочитает мужчин, причем здоровых.
— Ты ведь помнишь, Бенжамен, как я любила Сильви, но ведь с нею сама атмосфера становилась нездоровой, это было чересчур тяжело, я буквально заболевала, когда ее видела, становилась никакая. Я слишком чувствительна.
Понятно, к чему она клонит. Мы с Беатрис настоящая пара: мы читаем мысли друг друга. Я заранее знаю, что она хочет мне сказать. Так к чему тратить силы на слова?
— Иди ко мне, поцелуй меня в знак примирения! Знаешь, это нормально, что мы ссоримся, мужчинам трудно понять современных женщин, они изменились, они хотят самовыражаться. Мужчинам приходится приспосабливаться, и иногда это непросто. Понимаешь, все, что с нами происходит, совершенно банально. Обычное дело. Мелкие неприятности обычной пары. Но мы ведь любим друг друга, Бен… Ну же, поцелуй меня…
Я думаю о кастрюле, о зайчике в кастрюле. Пробую представить, как подаю жалобу на жену за сексуальное домогательство: насмешки веселящихся полицейских, растерянность при виде преследовательницы — «она же красавица, ну и на что этот тип жалуется? Хотелось бы мне, чтобы меня домогалась такая клевая баба, не повезло ей, однако, метать бисер перед свиньей!».
Целомудренно прикасаюсь губами к ее лбу.
А она хватается за меня, вцепляется в меня, засовывает мне в рот язык, принимается им вращать и тыкать куда попало. У Беатрис огромный язык, иногда мне кажется, что их у нее несколько. Противная манера — вот эдак шуровать у меня во рту; можно подумать, она меня обследует, причем грубо, ощущения почти болезненные.
Наконец она меня выпускает.
— Это только аперитив, мой зайчик… Скоро получишь основное блюдо.
Воспользуюсь-ка я передышкой, чтобы почитать.
Когда я читаю, я один. Я читаю в постели. Беатрис говорит, что постель для того, чтобы спать и заниматься любовью, а не для того, чтобы читать. А я беру автора в постель — так мы с ним ближе.
Итак, я читаю или пытаюсь читать: я тружусь, я упорно тружусь. В каждой третьей строке, если не чаще, вижу «зайчика», или «жирную свинью», или «пиццу», «кастрюлю», «аптеку»… И вообще не понимаю, о чем написано в этой книге. Печатают невесть что. Вдруг мне на глаза попадается «научиться говорить “нет”». Может быть, это история зайчика, который говорит «нет» кастрюле, и жирного борова, продающего пиццу в аптеке. Закрываю книгу, не люблю я такие истории.
Если бы Марион не спала, я взял бы у нее сказку о принцессе. О нежной принцессе, которая очень тихо разговаривает и никогда не плачет.
Я гашу свет и обнимаю подушку, стараясь не слишком сильно сжимать ее, как если бы это была нежнейшая принцесса, превратившаяся в подушку, чтобы мне было удобно с ней спать. Принцесса, с которой я буду беспредельно нежно заниматься любовью. Я представляю себе…
Я мечтаю.
И молю Бога о том, чтобы сон напал на меня раньше кастрюли.
9
Страдания обыкновенного зайчика
Напрасно я молил Бога и напрасно мечтал. Кастрюля приближается.
Она — решительная кастрюля, а я всего лишь жалкий зайчик… И это очень грустно. Если бы я был не я, то сильно бы огорчился, отождествляя себя с собой. Пустые слова. Никудышный из меня зайчик. Жалкое ничтожество.
Если бы я был писателем, то сочинил бы историю о бедном зайчике, которого преследует металлическая, очень твердая кастрюля. Книга называлась бы «Страдания обыкновенного зайчика». И поскольку у меня уши среднего размера и нет ни малейшего намека на усы, то никто бы не догадался, что рассказ автобиографический. Но все нашли бы бедного зайчика очень славненьким, очень трогательным, особенно милые дамы — я уверен, что они существуют, — и это бы меня немного утешило.
Тем временем кастрюля переходит в наступление:
— Иди сюда, мой зайчик, ну-ка, посмотри, что тут у меня есть…
Я притворяюсь глухим зайчиком.
Но моя рука уже в плену, она уже засунута туда, куда было показано. Как обычно…
