— Ах, какая замечательная у нас природа!
Когда денег нет, конечно, замечательная! Но беда в том, что Саша видела и другую природу, которая замечательная не только летом, но и зимой. В тех волшебных странах, где солнечно и тепло, когда на родине трескучие морозы, и весна подобна поезду, который неумелый стрелочник все время посылает не туда. Стоит ей как следует разогнаться, как ее гонят в тупик. А потом на запасной путь, опять открывая зеленый свет зиме. И снова мороз, метель, пронизывающий ветер… Тогда-то и накатывает тоска. Эта знаменитая русская тоска, которая похожа на червя, просыпающегося поздней осенью и ранней весной и готового испортить даже самое румяное и здоровое яблоко. Этот червь вгрызается в душу и точит ее, и точит…
Противоядие есть: море и солнце. Хотя бы немного, на недельку. Но для этого нужны деньги.
Вот о чем думала Саша, с тоской глядя в темное окно. И не сразу поняла, что в дверь настойчиво звонят.
Она вздрогнула. Неужели Леша? Приехал все-таки. Догадался, что его обманывают. Но за дверью стоял Алик.
— Ты почему не отвечаешь на мои звонки?
— А ты разве не знаешь? Тебе жена ничего не сказала?
— Я привез тебе подарок.
По тому, как он не ответил на ее вопрос, Саша поняла: разговор был. Неужели на этот раз Алик не отступил?
Руки у него были пустые. Ювелирка, что ли? Как-никак, тридцать лет! Надо что-нибудь памятное. Саша невольно вздохнула:
— Проходи. Есть остатки вчерашнего «банкета». Хочешь?
— Хочу!
— Спиртного не предлагаю…
— Буду! Что ты так смотришь? Да! Я буду пить!
— Алик, ты в порядке?
Он сел, не отвечая. Пустым взглядом оглядел комнату и съежился. Так и сидел, пока Саша накрывала на стол.
— Вы что, поругались?
— Разве с ней можно поругаться, — усмехнулся он. — Эмоции — это непозволительная роскошь. Поговорили. И крупно поговорили. Я впервые в жизни хлопнул дверью.
— Из-за меня поругались?
— Я всего лишь спросил, почему мы не поедем на твой день рождения. Она сказала, что достигла такого уровня, когда может себе позволить общаться только с теми людьми, которые ей приятны. А всех остальных посылать. Когда я напомнил, что ты ее ближайшая родственница, то Лика… Нет, я так больше не могу! — Он в отчаянии закрыл лицо руками. — У меня мать недавно умерла… А она сказала: старуха хорошо пожила. Это цинизм высшей пробы! Платиновый прямо! Цинизм олигархов… Я не могу ее ненавидеть, потому что все еще люблю, но это какой-то уродец, Саша, моя любовь к ней. У этого чудовища нет ушей, я намеренно отключаюсь, когда моя жена говорит, одни глаза, из которых постоянно льются слезы. Рта тоже нет, моей любви больше нечего сказать. Нет ног, потому что я не могу уйти, только руки. Которыми я обнимаю Лику, чтобы хоть как-то ее согреть. Нет мозгов, ведь если бы они были, я бы давно сбежал. Я еще больше развращаю жену своей любовью. Лика уверена: чем больше денег, тем больше любви. Удачные лишь браки по расчету. Я не могу так больше жить, Саша! Наверное, я не вернусь к ней. Уйду на старую квартиру моей покойной матери. Как-нибудь прокормлюсь.
— Ты что, Алик?! Я ей сейчас позвоню…
— Не смей!
— Но я же вижу, как тебе плохо. Надо терпеть. Посмотри на меня. Я с ней тоже поссорилась, а теперь жалею. Она единственная знает, как надо жить. Потому что она преуспела, а мы с тобой нет. Надо ее слушаться. Посиди, успокойся и возвращайся к жене.
— Она тебя все-таки сломала. Ну что за человек? Ей ведь не денег жалко, Саша. Она тебя так воспитывает. Так же, как меня. Делает из нас людей. Как будто мы чурки, деревянные заготовки. И вот приходит папа Карло и начинает топором вырубать Буратино. Лупит и лупит, даже не думая о том, как это больно. Налей мне что-нибудь покрепче.
Он сел. Саша налила обоим текилу, все, что от нее осталось.
— С днем рождения, — сказал Алик и залпом выпил свою рюмку. Потом полез во внутренний карман пиджака.
Саша с удивлением смотрела на толстую пачку долларов, которая легла перед ней на стол. Тысяч десять, не меньше.
— Может, и хватит на машину, — смущенно сказал Алик. — Не беспокойся: это мои деньги. А не хватит, так я что-нибудь продам. Лика мне много чего дарила. Одних часов штук десять. Не станет же она их пересчитывать? — он грустно улыбнулся.
