Он оторвал взгляд от разворачивавшегося лагеря и повернулся к внимательно слушавшему ему горцу.
— И есть еще одно, о чем ты совершенно позабыл…, — его губы слегка тронула улыбка, которая сразу же пропала. — Напомни мне, где и когда моя гвардия воевала? — Гуран, еще секунду назад сдерживал себя, чтобы не возразить королю, сразу же сник. — Именно так! Всех вас будоражит горячая кровь, и вы совсем об этом забываете. Ольстер, милостью Благих, вот уже три десятка лет ни с кем не воевал. Ты понимаешь, Гуран? — тот угрюмо молчал, ни слова не пытаясь вставить. — Вижу, понимаешь… А Шамор? — после многозначительной паузы молодой король продолжил. — Вся история султаната последних пол столетия это непрерывные большие и малые войны, стычки и приграничные набеги… А как обычные деревенские раздолбаи становятся бессмертными, надеюсь ты тоже не забыл? — тяжелый взгляд короля почти пронзал горца насквозь. — Сначала надо отрубить два полных срока на границе со Степью или Империей Регула — целых восемь лет… и только потом… если выдержишь испытание тебя зачислят в ряду султанской гвардии.
Тут его глаз привлек взбирающийся на пригорок небольшой отряд всадников, во главе которых скакал высокий мужчина с черно-красным бунчуком в руках. Это снова были посланцы от шаморского полководца Сульде Неистового!
— Гуран, — король наклонился к горцу. — Скачи к лекарю и узнай, как там Фален. Потом вождя торгов ко мне… Нехорошие предчувствия у меня…
Встреча с шаморцами состоялась в королевском шатре, возвышавшемся в отдалении.
Посланник, высокий мужчина с гладко выбритой головой, часть которой была покрыта затейливой татуировкой, ожидал короля, держа в руках длинное копье с неизменным хвостом красно-черного бунчука.
— Хой! — приглушенно вырвалось у него, когда посланник перевел глаза с приближавшегося короля с телохранителями на королевский шатер, окрашенный в ярко-алый цвет. — Это божественный по чистоте цвет, достойный лишь самого Великого султана, да продлятся его годы вечно, — тихо прошипел он, хватая за рукав одного из своих сопровождающих. — Откуда у этих земляных червей такая ткань?
При приближении короля посланник снова натянул на свое лицо презрительную маску, словно даже одно лишь общение доставляло ему неимоверные страдания.
— Я, Борхе сын Коэна Копьеносца, тысячник Алого тумена Великого Шамора, — посланник стукнул себя в грудь. — Моими устами говорит сам Победоносный Сульдэ… Где тот, кто подло напал на сотню Урякхая? Выдай мне эту собаку живым и наслаждай еще тремя днями жизни!
Король Роланд, окруженный своими приближенными молчал и неуловимо улыбался (как казалось Борхе, нагло и вызывающе молчал), что еще больше усиливало его желание раскроить ольстерцу череп. В какой-то миг тысячник настолько живо себе представил эту картину, что даже почувствовал этот пряный и тяжелый запах крови… «Эта тварь еще скалится, словно гулящая девка, — внутри Борхе бушевал настоящий огонь, который он с трудом прятал за неподвижной презрительной маской. — Знал бы он, что и эти-то дни дышит взаймы… Если бы не повеление Великого… то бессмертные Победоносного Сульдэ давно бы уже втоптали этого хлыща в грязь. Великий — милостив и не желает терять своих бессмертных, если все и так достанется ему… Но видят Боги, как же я хочу стереть улыбку с лица этого ольстерского ублюдка!».
— Где он? — вновь спросил Борхе, требовательно пристукнув копьем с бунчуком по земле. — Или слово короля Роланда стоит меньше ломанного медяка?! — тысячник с презрением рассмеялся, намеренно оскорбляя владыку Ольстера. — Твое слово король Роланд?
Бледный, без единой кровинки в лице слушал его Роланд. Сейчас, смотря прямо в глаза этому наглому, чувствующему свою силу посланнику, король непрестанно напоминал себе… «Спокойно… Пусть говорит, — каждую секунду снова и снова повторял он себе. — Надо ждать… Чем дольше эта обезьяна треплет языком, тем больше мы выигрываем времени».
— Мое слово крепче камня! — спокойно проговорил король. — Через час город — крепость Кордова покинет последний королевский гвардеец… А по поводу какой-то там разгромленной сотни шаморцев… Какого-то там… гм… Урякхая, — холодности короля можно было позавидовать. — А что, ты ждал? Что шаморцев здесь будут встречать цветами, свежеиспеченным хлебом? — снова и снова он задавал вопросы, пристально вглядываясь в темнеющее лицо посланника. — Ты и твои предки веками разоряли мои земли, насиловали наших женщин, угоняли мужчин на рудники в рабство. Шамор! — кажется, впервые с момента начала своей речи в его словах появилась эмоция; это слово он произнес так, словно выплевывал что-то. — Этим словом в селениях по нашей границы матери пугают своих детей… И ты хочешь чтобы ольстерцы сидели по своим домам, когда ненавистный враг топчет их землю?!
