Я полностью ошеломлена.
«Это причина, — говорю я себе, — почему должно быть так хорошо, положить мою голову на его плечо, закрыть глаза и отгородиться от всего мира. Единственная причина, по которой я охотно принимаю комфорт его крепких объятий».
Мы оставляем Империю, не обменявшись и словом. Он забирается на заднее сиденье своего городского автомобиля, не отпуская меня, и я располагаюсь в его объятьях. Я не уверена, были ли это секунды или минуты, но мой разум полностью закрывается, наряду с моим телом, и я засыпаю, слушая мощный ритм сердца Коула.
26
Я никогда раньше не держал так женщину.
Я никогда не чувствовал, чтобы чьё-то тело стало близким моему, я никогда не чувствовал теплые изгибы, прижимающиеся к моей твердости.
Единственное время, когда я прикасаюсь к женщине, — когда трахаю её.
Я доминирую, я контролирую, я никогда не предлагаю комфорт.
Это полностью чуждо мне, и что более пугает — это правильность, которую я чувствую.
В то время как автомобиль везет нас обратно в «Хантер Лодж», я сижу с Фей в моих руках и смотрю, как она спит.
Её маленькая грудь вздымается и опускается от каждого мирного вздоха, и её лицо ещё более бледное после того, как она стала свидетельницей места преступления, расслаблено. Её насыщенные розовато-алые губы слегка приоткрыты, и я могу чувствовать каждый выдох её теплого дыхания, когда оно проходит через хлопок моей рубашки и щекочет кожу на моей груди.
Эта женщина красива.
Это моя женщина.
Я, возможно, хотел сломать её, я всё ещё хочу сломать её, но под всем этим я также хочу восстановить её.
«Как я мог так облажаться?»
«Как может кто-то такой сломанный, извращенный и уродливый, как я, когда-либо попытаться восстановить кого-то, как она?»
Ужасная, омерзительная и совершенно чудовищная сущность, которая делает меня тем, кем я являюсь, несомненно, поглотит её красоту и порвет её в клочья.
И, что хуже всего, я эгоистично позволю этому произойти.
В свою очередь, я использую своё уродство, чтобы уничтожить всё, что причинило ей вред.
В красоте есть мир.
А у меня, бл*дь, так долго не было мира, и нет ни единого шанса, что я позволю кому-нибудь или чему-нибудь забрать это у меня.
27
Я просыпаюсь одна, окружённая простынями Коула и заключенная в его аромат.
Несмотря на темноту, охватывающую комнату, я знаю, что нахожусь в его кровати и обнажена.
Неуверенно потягивая свои ноги, я отодвигаюсь от теплоты, где только что лежала, к более прохладным хлопковым простыням и спокойно оцениваю моё тело, несмотря на знание, что ничто не случилось со мной. Рациональная часть моего мозга борется, чтобы высказать своё мнение — требует, чтобы я проверила.
Полностью удовлетворенная своей психической оценкой, я внимательно прислушиваюсь к любым звукам в пределах комнаты и определяю, что я действительно одна. Я выскальзываю рукой из-под одеяла и вожусь на тумбочке, пока не дотягиваюсь до лампы.
Теплое сияние лампы подтверждает, что я точно в голубой спальне Коула. Край искусственного освещения поражает низ полотна, изображающего его мать, — выдвигая на первый план только кончики пальцев её ног, и хотя темнота делает невозможным увидеть полное изображение, мои глаза следуют к её лицу. Я не могу помочь, но задаюсь вопросом: что случилось с ней в день моего видения? Что мой отец сделал, чтобы вызвать её смерть? Поскольку я знаю, что он был причиной этого, даже если отец Коула был тем, кто свершил этот акт.
Её образ запечатлен маслом и не раскрывает своих тайн, а я сижу и даю обещание мёртвым матерям, им обеим: и моей, и Коула, что, так или иначе, мужчина, который забрал их от детей, заплатит самую высокую цену.
Щелчок открывающейся двери обрывает мою молчаливую клятву, и секундой позже мой муж заходит в комнату, одетый в тот же костюм, что и прошлым вечером.
Его помятый внешний вид и тёмные круги под ледяными голубыми глазами указывают, что он вообще не спал прошлой ночью. Я должна чувствовать облегчение от того, что он не лег со мной, но не чувствую, я чувствую только необъяснимую печаль. Я отслеживаю его движения, пока он пересекает комнату и заходит в ванную.
