— Она не такая, как они. Она также не такая, как мы, и от того, что я увидел, она не заслуживает нашего гнева.
Признание потрясает меня, и я обращаюсь к разъяренному лицу моего брата, ловя взгляд презрения, полностью нацеленный на меня.
— Ты пал под её чарами, Коул. Ты слеп, но я могу видеть. Мой неприкасаемый брат околдован одержимой шлюхой.
Я убираю лезвие от его горла и наношу удар в висок. Удар в голову идеален в этом случае, чтобы отправить его в отключку.
Он резко падает на пол, а я наклоняюсь, чтобы переместить его поверженное тело, заботясь о его комфорте.
— Ты ошибаешься, мой брат. Она не такая, как мы, поскольку в ней ещё есть невинность. Я никогда не трогаю невинных. Так же, как и ты.
Затем я отхожу от его тела и подхватываю мою жену, выходя из этой комнаты и направляясь в комнату по соседству.
Мой брат захочет мести, когда очнётся. Я только хочу перенаправить её на отца Фей и уберечь ее от его поисков мести.
19
Я парю.
Спокойствие окружает меня, и впервые с тех пор, как я была маленьким ребенком, я не одна. Я чувствую себя в безопасности. Я чувствую заботу, и я желанна.
— Я умерла?
Хриплый смешок прерывает тишину, и я чувствую движение рядом со мной, но с осознанием приходит и боль.
Она стучит молотком в моих висках и пульсирует за моими глазами. Воспаленное горло болит и жжет, словно я выпила кислоты.
— Нет, принцесса. Ты очень даже жива.
Я несколько раз моргаю и открываю глаза, встречаясь с проникновенными голубыми глазами моего мужа, только его взгляд не ледяной, он нежный, ненастороженный и беспокоит меня даже больше, чем тот факт, что он лежит рядом со мной, опираясь на свой локоть.
Я неловко перемещаюсь и пытаюсь подтолкнуть себя в вертикальное положение.
— Что произошло? — мой неестественный хриплый голос представляет собой больше писк, слова словно царапают мое горло.
— Полегче, Фей. Вот, выпей это, только медленно.
Коул дает мне стакан холодной воды, и я делаю большой глоток, но жидкость отказывается проходить через мои пострадавшие мышцы горла, и я задыхаюсь, хрипло поперхнувшись напитком, намочившим весь перед моего платья. Влажная ткань прилипает к моим грудям, выставляя на обозрение каждую окружность, и я могу почувствовать горячий взгляд Коула, подобно клейму на моей коже.
Я вздрагиваю, когда его рука тянется ко мне, но меня шокирует, когда он медленно подносит стакан к моим губам.
— Маленькими глотками.
Мы встречаемся взглядами, когда его нежное поднесение стакана к моему рту позволяет мне принять немного напитка.
В то время как жидкость бежит вниз по моему горлу, охлаждая поврежденную плоть и успокаивая боль, я вспоминаю причину, по которой я так сильно травмирована.
Я аккуратно убираю свои губы от стакана и отодвигаюсь назад на большой кровати.
Мои глаза перемещаются от его лица и рассматривают обстановку комнаты.
Она намного больше той, в которой я прежде была, и оформлена в холодных голубых тонах.
— Это была моя ошибка, я спровоцировала его.
Я не оглядываюсь на Коула. Вместо этого, я намеренно воспользовалась возможностью, чтобы осмотреть мою новую клетку. Взгляд падает на портрет красивой женщины, распятой на кресте, женщина с длинными светлыми волосами и поразительными голубыми глазами. Она одета в простое белое платье и носит корону из кроваво-красных роз. Единственная слеза падает из уголка ее глаза — мельчайшая детализация картины приносит ощущение, что кажется — протяни руку и сможешь вытереть ее.
Это поразительно.
Это душераздирающе.
Поскольку я знаю, кого изображает картина.
— Она красивая.
Он поворачивается от моих слов и смотрит на произведение искусства, его глаза упиваются ей, как будто он видит её впервые.
— Она была.
Его слова нежны, такой тон я прежде никогда не слышала от него. Печаль в оттенках голубого, более темного, чем стены комнаты, окутывает его, лаская кожу.
— Ты похож на неё.
Его глаза находят мои. Замешательство очевидно в их глубинах.
Быстро, чтобы прикрыть свой промах, я заикаюсь.
— У-ууу тт-ебя её глаза.
Его рука поднимается к лицу, его пальцы слегка прослеживают кожу под его нижними ресницами. Он, кажется, не осознаёт это движение, но я смотрю с увлеченным вниманием. Этот жест — непосредственный в своём целомудрии — так отличается от всего, что я когда-либо видела, что делал этот сложный и ожесточённый мужчина раньше.
