Образ мюзик-холла в неовикторианском романе - страница 17
Однако до определенного момента два мира – сказочный, далекий мир мюзик-холла и реальный мир приморского городка – в сознании Нэн существуют отдельно друг от друга. Мюзик-холл – это возможность отдохнуть, развлечься, отключиться от повседневных забот, но настоящая жизнь протекает за стенами театрального зала: «Уитстейбл представлялся мне целым миром, зал Астли – моей страной, устричный дух – средой, в которой я существую»[30] [7, c. 11]. Далее героиня признает, что «за восемнадцать лет ни разу не усомнилась в своей любви к устрицам, и склонности мои и виды на будущее ограничивались пределами отцовской кухни»[31] [7, c. 11].
В начале романа Сара Уотерс старательно подчеркивает эту «внеположность» героини по отношению к театру: Нэнси там – очарованный странник, чужак; то, что позволяется видеть ей – лишь верхушка айсберга, основание которого открывается только посвященным. Интересно, что для обозначения этой «чужести» героини миру театра Сара Уотерс использует ту же физическую деталь, что и П. Акройд – руки. У Лиззи, напомню, руки были слишком большие и красные, исколотые иглой – больше подходящие мужчине-рабочему, нежели девушке. Нэн же, впервые встретившись с Китти за кулисами, боится, что запах рыбы, въевшийся в ее руки, отпугнет актрису. Чем явственнее это ощущение «отчужденности» на первых этапах знакомства Нэн с мюзик-холлом, тем сильнее будет потрясение героини, когда произойдет ее полное вовлечение в театральный мир.
Описания зала и постановок в «Кентерберийском варьете», а затем – и на лондонских подмостках, демонстрируют отличное знакомство автора с предметом и более всего напоминают ожившие рисунки, гравюры, фотографии и афиши второй половины XIX века. Так, Нэнси на первых порах очарована «шикарным», как ей кажется, залом мюзик-холла в Кентербери; позже, когда она сама станет выступать на лучших столичных сценах, она будет вспоминать свое восхищение провинциальным залом с иронией: «Здание было маленькое и, как я подозреваю, довольно запущенное, но в воспоминаниях я вижу его глазами прежней устричной торговки: стены в зеркалах, малиновые плюшевые сиденья, гипсовые золоченые купидоны, парившие над занавесом. Подобно нашему устричному ресторану, оно имело особенный запах (теперь мне известно, что все мюзик-холлы пахнут одинаково): запах дерева, грима, пива, газа, табака, масла для волос – всего вместе. Девушкой я любила этот запах безотчетно; позднее я узнала, как описывают его менеджеры и артисты: аромат смеха, благоухание аплодисментов»[32] [7, c. 13].
Описания представлений в мюзик-холле также весьма наглядны – словно ожившие картинки викторианских времен: «Мюзик-холл был заведением старомодным и, как было принято в 1880-х годах, имел ведущего. Это был, разумеется, сам Трикки; он сидел за столиком между партером и оркестром и объявлял номера, призывал к порядку разошедшихся зрителей, провозглашал здравицы в честь королевы. На голове цилиндр, в руках молоток (ни разу не видела ведущего без молотка), перед носом кружка портера. На столике у него стояла свеча; пока на сцене шли выступления, она горела, в антрактах и после концерта ее гасили»[33] [7, c. 18].
Итак, к тому моменту, когда в жизни Нэнси Астли происходит судьбоносное событие – встреча с актрисой Китти Батлер, героиня уже является «компетентным» зрителем мюзик-холла. Это важно подчеркнуть: потрясением для Нэн становится не сам по себе факт посещения театра (как было с героиней П. Акройда – Лиззи с Болотной), но именно выступление актрисы, играющей мужскую роль и особенно – те чувства, которые в связи с этим выступлением Нэн ощутила – впервые в жизни: «Я невольно открыла глаза – распахнула их шире, – подняла голову. Жара, вялость – все было забыто. Темноту на голой сцене прорезал лишь один розоватый луч, падавший на девушку, самую удивительную, – я поняла это с первого взгляда! – какую я когда-либо видела <…> Одета она была в костюм, прекрасный мужской костюм своего размера, с блестящими шелковыми манжетами и лацканами. В петлице красовалась роза, из кармана свешивались бледно-лиловые перчатки. Под жилетом сияла белизной крахмальная сорочка со стоячим воротничком высотой в два дюйма. На шее белоснежный галстук-бабочка, на голове – цилиндр. Когда певица, приветствуя публику веселым «Хелло», сорвала его с головы, под ним оказалась превосходная стрижка»
