Об огненной, пылкой натуре поэта упоминали многие его современники. «Пылкость его души в слиянии с ясностью ума образовала из него... необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей...» — так отзывался один из ближайших друзей Пушкина, его помощник в издательских делах Петр Александрович Плетнев (именно ему поэт посвятил IV и V главы «Онегина», а в 1837 году перенес это посвящение в полный текст романа).
П. Л. Яковлев, брат товарища Пушкина по лицею, встретив поэта после ссылки, описывая перемены в его внешнем облике (Пушкин отрастил тогда бакенбарды), замечает: «...впрочем, он все тот же,— так же жив, скор и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению».
Современников, близко знавших поэта, удивляло и поражало сочетание в одном человеке, казалось бы, несводимых, несоединимых качеств. Они по-своему, с той или иной долей проницательности передавали свои наблюдения. Многие замечали, как быстро менялось настроение поэта, как совмещались в нем детская отзывчивость, искренность с проницательностью, умудренностью. Поэт А. Подолинский, петербургский знакомый Пушкина, свои впечатления об этих особенностях Пушкина передал в диалоге между Пушкиным и проводником-татарином в стихотворении «Переезд через Яйлу на южном берегу Тавриды». Описывается путешествие поэта в Крым, рассказ ведется от имени проводника-татарина:
...Бывало с ним в такую глушь заедем...
Зато тебе и не приснятся виды,
Какие нам встречалися порой...
И как тогда он был доволен, весел,
Он тешился от сердца, как дитя!
То погружен глубоко, долго в думу,
Терялся весь в забвеньи, в созерцаньи.
То звал меня и заводил со мною
Душевную и умную беседу...
Завершается рассказ проводника заключением: «...С улыбкою не соглашалось свежей Чело его, наморщенное мыслью».
В стихах, как и в мемуарных отзывах, поэт изображен в разные жизненные периоды, в различных обстоятельствах. Порой поэтические зарисовки напоминают мгновенные фотографии, сделанные пушкинским окружением, людьми, способными подмечать сокрытые от внешнего взора движения поэтической души. Нам же ценны любые, самые малые подробности. К тому же учитываем, что, став фактом поэтического портрета или стихотворного отзыва о поэте, попав в печать, свидетельство современника в той или иной степени влияло на восприятие поэта, акцентировало интерес к тем или иным свойствам его натуры.
При всей наивности и простоте показательны даже такие зарисовки, подобные «Думе о Пушкине» М. Маркова:
...Везде, всегда себя достойный,
Ты нас, волшебник, изумлял;
Пленял ли ты картиной стройной,
Язвил ли ты, иль тосковал;
Являлся ли в беседе шумной
И, с видом шутки, речью умной
Лжемудрость варварски казнил,
Иль молньей быстрого ответа
Сжигал недоуменья света —
И после, как дитя, был мил!
Современники стремились в стихах запечатлеть свое представление о характере поэта в его сложности, в естественной жизненной подвижности, в смене настроений. К удачным, на наш взгляд, относится стихотворение В. Г. Бенедиктова. Он знал Пушкина, встречался с ним на «субботах» в доме В. А. Жуковского. На такие вечера собирались потолковать о художественных новинках, здесь обсуждались события культурной и общественной жизни. В доме Жуковского на таких субботних собраниях нередко появлялся Пушкин — и...
...веселый, громкий хохот
Часто был шагов его предтечей;
Меткий ум сверкал в его рассказе;
Быстродвижные черты лица
Изменялись непрерывно; губы
И в молчаньи жизненным движеньем
Обличали вечную кипучесть
Зоркой мысли. Часто едкой злостью
Острие играющего слова
Оправлял он; но и этой злости
Было прямодушие основой —
Благородство творческой души,
Мучимой, тревожимой, язвимой
Низкими явленьями сей жизни...
Этот примечательный психологический этюд написан В. Бенедиктовым после гибели поэта, в пятидесятые годы, и относится к тому ряду ретроспективных мемуарных свидетельств, в которых современники предпринимали попытки разобраться в сложных обстоятельствах жизни поэта, в тех душевных движениях, которые были ему свойственны.
В потоке обращенных к поэту посланий преобладали хвалебные гимны «певцу мечтаний и любви», признания его первенства среди других пиитов. Отмечается, что «любимец муз и песнопенья» ярче, самобытнее других по своим дарованиям:
