- Наверно, ты что-то проведал про меня нехорошее и не хочешь говорить. И это нечестно, дружок мой, помнишь нашу клятву, что дали мы смолоду: всегда говорить правду, какой бы горькой она ни была. - И тут же переменил разговор: - Название твоей книги "От снега до снега" - удачное. Так что желаю успеха, и не забудь, когда она выйдет, подарить мне экземплярчик, я ведь в долгу, сам знаешь, не останусь. - Помолчав, добавил тихим, каким-то неуверенным голосом: - Только бы мне снова выбраться на свет божий...
Это был последний наш разговор незадолго перед новым, 1972 годом, который ему уже не суждено было встретить.
Потеряв друга, я до сих пор не могу отделаться от чувства одиночества - ведь столько доброго в моей жизни было связано с ним, и всякий раз, отправляясь в далекую дорогу, думаю и тоскую о нем.
Вот и нынче на берегах Амура вспомнилось, как мы впервые встретились в июне 1925 года в общем вагоне почтового поезда на пути в Ленинград, куда мы, шестнадцатилетние, ехали искать свое счастье.
У меня не было билета, и от самого Рогачева, скрываясь от контролеров, я крадучись перебегал из вагона в вагон, забирался на третью полку и сидел там ни жив ни мертв в закутке.
Не было у меня с собой и еды, ведь уехал я второпях, чуть свет, когда в доме все спали.
И вот на станции Дно, во время очередной перебежки, я столкнулся с коренастым, синеглазым, по виду деревенским пареньком в черных, из "чертовой кожи" брюках, застиранной футболке с засученными повыше локтей рукавами и в парусиновых туфлях на босу ногу.
По моему растерянному виду он догадался о моих дорожных злоключениях и отдал мне свой билет.
- Сиди, у меня уже проверка была!
На всякий случай я взял у негр билет, но спокойнее мне от этого не стало: вдруг при проверке обнаружат, что билет у меня чужой, и, чего доброго, оштрафуют обоих?
- Вещицы твои где? - спросил он.
- Нет у меня никаких вещей.
- Наверно, ты еще и голодный? - сочувственно спросил он и, не дождавшись моего ответа, достал из-под полки холстяную торбочку, извлек оттуда кусок свиного сала, полбуханки хлеба и огурцы.
- Давай познакомимся и поснедаем вместе. Зовут меня Сашка, а по фамилии Решетов. А тебя как?
Я назвал имя и фамилию.
Он разрезал перочинным ножичком сало, хлеб, и мы принялись за еду.
Чтобы не показать, до какой степени я голоден, старался есть медленно, но мне это не удавалось: куски сами летели в горло, и такая меня вдруг взяла икота, что пришлось бежать за водой.
- Где же ты потерял свой билет? Или обокрали тебя? - спросил Саша, все еще не веря, что еду зайцем, ведь я был прилично одет - костюм из вельвета, хромовые сапоги (я стачал их себе в дорогу) и модная кепочка с пуговкой на макушке.
И я рассказал ему правду...
От него я узнал, что он родом из деревни Осетки, что в Невеле окончил школу второй ступени и едет в Ленинград к своему земляку, он обещал устроить его, Сашку, в ФЗО при заводе, а при каком - сам не знает.
У меня же в Ленинграде никого из близких не было, если не считать одного-двух знакомых, а приютят ли они меня - одному только богу известно.
Словом, доехали до Ленинграда благополучно. На вокзале мы с Сашей расстались, не успев в сутолоке уговориться о встрече.
А встретились только зимой 1926 года в литературной группе "Резец" на занятиях у Алексея Петровича Крайского.
Саша рассказал, что сразу же по приезде устроился в ФЗО при табачной фабрике имени Клары Цеткин и успешно осваивает специальность наладчика папиросных машин.
- У тебя, наверно, тоже работка?
Я не хотел ронять себя в глазах моего дружка и решил не говорить, что слоняюсь без дела и без своего угла и живу на пособие, которое выдают на бирже труда безработным.
- А ты приходи ко мне вечерком, в цирк сходим. Я тут близко, на Фонтанке, живу.
Я пообещал прийти, но не пришел, потому что из моего шестирублевого пособия тратиться ни на кино, ни тем более на цирк я не мог; в кино ухитрялся ходить и без билета.
А на занятиях литгруппы мы встречались и после бродили по городу, и Саша читал мне свои стихи. Будь у меня свой угол, и я бы, наверно, тоже написал стихи - строчки, которые я сочинял на ходу, тут же и забывались; почти всю зиму скитался я по ночлежным домам, сперва на Стремянной, потом твердо обосновался на Расстанной, где ночлег стоил дешевле. Так что к поэзии мой быт не располагал.
