- Эти?
- Да, эти, Владимир Владимирович, рабочие поэты хотят с вами познакомиться.
- Давно бы надо, ведь я вижу их здесь каждый вечер.
- Да, Владимир Владимирович, - сказал Решетов, - мы посещаем вашу выставку...
- Ну и назвались бы запросто, по-рабочему!..
- Боязно как-то, - признался Лозин.
- Рабочие поэты должны быть посмелей. - И стал с каждым из нас здороваться за руку. - Наверно, хотите мне стихи почитать? - спросил он так, что нам стало не по себе, ведь ни у кого из нас в мыслях этого не было, да и кто решится читать свои стихи Маяковскому, перед которым мы испытывали благоговейный страх. - Надо бы послушать вас, да, сами видите, времени у меня нет. Вот в следующий мой приезд в Питер, пожалуйста, приходите в гостиницу. Как, договорились?
- Большое спасибо, Владимир Владимирович! - выпалил я. - Будем готовиться.
В воскресенье выставка была открыта с самого утра. Мы пришли в Дом печати и, к своему огорчению, Маяковского не застали. Оказалось, что он внизу, в бильярдной. Побежали туда и увидали его за партией с Борисом Корниловым, причем играли они на равных, без форы, хотя об игре Маяковского среди литераторов ходили легенды.
Борис - маленький, щуплый, с красноватым бугристым лицом и затекшими глазами, в сатиновой косоворотке, вышитой крестиком, - суетливо бегал вокруг бильярдного стола и, когда мы вошли, чуть ли не с презрением глянул на нас, как бы говоря: "Смотрите, мальчики, как я сражаюсь с самим!"
А Маяковский, перебрасывая из одного угла рта в другой изжеванную папиросу, спокойно, без суеты и напряжения, почти не целясь, через весь зеленый стол посылал шар в дальнюю лузу.
- Лихо, Владимир Владимирович, - произнес Корнилов своим окающим волжским говорком и, навалившись грудью на стол, прицелился кием в большой шар и тоже послал его в лузу. - И мы, выходит, могем...
Маяковский извлек из лузы сперва свой шар, потом Корнилова, положил их соответственно на полочки: у обоих стало по три шара.
Хотя игра шла на равных, чувствовалось, что Маяковский из милости или из жалости к своему младшему собрату вроде не слишком и старается, хотя от форы, оказывается, отказался Корнилов.
Вскоре, по-видимому, такая игра Маяковскому наскучила, и он один за другим забил три шара, быстро решив партию в свою пользу.
Бросив на зеленое сукно кий, вытирая платком испачканные мелом руки, сказал:
- Из вас, Корнилов, когда-нибудь выйдет толк. - И, посмотрев на него с высоты своего огромного роста, прибавил: - Зря отказались от форы. На равных играю только с Уткиным. А в общем-то, спасибо за партию!
После мы подтрунивали над Корниловым, и, чтобы как-нибудь оправдать себя перед нами, он говорил:
- Так ведь сражался на равных не с кем-нибудь, а с самим!
День закрытия выставки ознаменовался литературным вечером поэта. Зал Дома печати был битком набит, многие сидели на подоконниках, стояли в проходах.
На этот раз мы, начинающие, твердо обосновались в ближнем ряду, и, как ни старался директор Дома печати Шалыт пересадить нас куда-нибудь подальше, мы не тронулись с места.
И вот на сцену вышел Маяковский. Он был в том же просторном пиджаке и в клетчатом джемпере, только галстук, повязанный тонким узлом, был другой.
Не обращая, казалось, внимания на аплодисменты, он шагнул к ломберному столику, на котором стоял графин с водой, достал из заднего кармана брюк блокнот, полистал его, словно решая, с чего начинать, и стал говорить о своей выставке, которую за эти дни посетили несколько тысяч человек, и среди них много рабочих с фабрик и заводов, что особенно радует его, поэта, работающего на революцию.
Пока он говорил, из зала начали поступать записки, и Маяковский складывал их стопочкой на столе.
- А теперь почитаем стихи, - сказал он, снимая пиджак и вешая его на спинку стула.
Читал он немного, зато среди прочитанных стихотворений были "Юбилейное", "Сергею Есенину", глава из поэмы "Хорошо!" и в заключение "Товарищу Нетте - пароходу и человеку":
Мне бы жить и жить,
сквозь годы мчась.
Но в конце хочу
других желаний нету
Встретить я хочу
мой смертный час
Так, как встретил смерть
