Варвара Львовна! Разъясните мнѣ эту фразу. Я жить не могу, пока не узнаю правду. Я чувствую, что вы клевещете на себя, а мнѣ, чтобы существовать, необходимо, чтобы была на небѣ звѣзда, одна, ясная, свѣтлая и чтобы я могъ съ ней плакать и смѣяться. И вдругъ этой звѣзды нѣтъ, спряталась она куда-то за тучу, и я не живу вотъ уже двѣ недѣли,
Напишите же мнѣ все искренно; ничто не можетъ васъ измѣнить въ моихъ глазахъ, ничто. Да и не могли вы ничего сдѣлать дурного. Только будьте вы со мной правдивы и искренни, какъ я съ вами.
Пока не получу отъ васъ отвѣта — не могу писать вамъ ни о себѣ, ни о чемъ.
C. Р.
XXXIII
Петербургъ, 1 апрѣля
Сегодня день лжи и я могла бы солгать вамъ на закономъ основаніи; но я не хочу лгать. Довольно я лгала передъ вами!
Когда вы прямо и довѣрчиво спросили меня: измѣняла ли я мужу? — Я солгала вамъ. Помните: мы сидѣли весь вечеръ вдвоемъ, говорили о дружбѣ, о счастьи… Вы сказали о вашей вѣрѣ въ меня… И у меня какъ-то сами собой полились тѣ слова, что я лгу, какъ всѣ. Но когда мнѣ пришлось прямо отвѣчать вамъ на вашъ вопросъ — правда была уже страшна мнѣ, и я солгала…
Да. Я измѣнила мужу. Измѣнила безъ любви, безъ радости, безъ одной секунды счастья… Я лгала мужу, лгала тому человѣку, лгала самой себѣ…
Это было черезъ три года послѣ нашей свадьбы… Я узнала, что мужъ измѣняетъ мнѣ… и рѣшила умереть… Для меня уже ничего не существовало въ жизни; ничего, кромѣ обиды и горя… У мужа былъ другъ, нѣкто М.; онъ зналъ всѣ подробности его «романа», и я заставляла его передавать мнѣ ихъ и испытывала какое-то мучительное удовлетвореніе, что этотъ другъ — предатель… Я не знаю, почему онъ привязался ко мнѣ, не понимаю, какъ онъ полюбилъ меня… Насъ связало что-то тайное и злобное, и когда разъ — послѣ одного его разсказа, я всю душу вынула передъ нимъ и заговорила о смерти — онъ сказалъ мнѣ о свой любви и о рѣшеніи умереть вмѣстѣ со мной. Но мы не умерли…
И пошла ложь ежеминутная, въ мельчайшихъ подробностяхъ фальшивой любви… Что это была за мука — мнѣ не выразить вамъ! Сплошная мука, сплошная ложь…
Когда мужъ сказалъ мнѣ при М., что не можетъ больше оставаться въ Петербургѣ, что для него онъ сталъ невыносимъ и что проситъ меня поѣхать съ нимъ за границу — я заплакала отъ радосіи… Черезъ недѣлю мы уѣхали, а еще черезъ недѣлю узнали о смерти М. Онъ застрѣлился черезъ нѣсколько дней послѣ нашего отъѣзда и никто не зналъ причины его самоубійства. Викторъ, когда прочелъ о смерти М., заплакалъ… А я… Я и тутъ не выдала себя, какъ ни разу не выдала себя вамъ… Когда вы говорили мнѣ о моей правдивости, о чистотѣ, о вашей вѣрѣ въ меня — правда боролась во мнѣ съ ложью до страданія, и всегда побѣждала ложь… Теперь я не хочу и не могу больше лгать. Дѣлайте съ этой правдой, что хотите, но знайте, что никто никогды не слыхалъ ее отъ меня и не услышитъ этого признанія. Я дѣлаю вамъ его, чтобы заплатить какой-то долгъ.
В. Ч.
Вотъ уже мѣсяцъ, какъ я послала вамъ мое безразсудное письмо…
Я измѣнила себѣ, измѣнила лжи, той спасительной лжь при которой только и возможно существовать на свѣтѣ. и что же изъ этого вышло? Потеря самого дорогого мнѣ друга.
Почему вы не пишите мнѣ? Почему? Изъ приличія — не отвѣчайте, а только если потянетъ написать.
В. Ч.
Сергѣй Ильичъ!
Вы какъ ребенокъ, — захотѣли узнать что внутри у любимой игрушки, разломали ее, посмотрѣли я бросили…
Мнѣ только хотѣлось бы знать: засмѣялись вы надъ обломками, разсердились, или заплакали?
В. Ч.
Дорогая Варвара Львовна!
Вы должны, вы можете простить меня за долгое молчанье… Сердиться на васъ — я не имѣлъ права, а плакать… Не плакалось какъ-то!.. Было внутри что-то очень сложное и мучительное. Конечно, не разъ хотѣлось высказать вамъ это, но на бумагѣ выходило жестко, нелѣпо, зло.
Мнѣ нечего говорить, легко-ли мнѣ досталось ваше «безразсудное» письмо. Я метался, бросался отъ одного рѣшенія къ другому и ничего не могъ сдѣлать съ собой, чтобы забыть, не думать. Вѣдь докучныя мысли, какъ осы: чѣмъ больше гонишь ихъ, тѣмъ настойчивѣе онѣ жужжатъ около и не даютъ ни во что уйдти, ни чѣмъ заняться, пока не улетятъ. А улетятъ — когда сами захотятъ…
