— Вѣроятно, ты получила двойку…
— Почему?
— Ты сама не своя…
Я ушла къ себѣ и разрыдалась. Моя святая мама, страдалица, такая чистая и недосягаемая, и этотъ красный, толстый Иванъ Дмитріевичъ!.. Какъ онъ кричалъ! И эти слова: «Маня», «ты» — жгли меня какъ огнемъ, я переворачивала ихъ на всѣ лады, чтобы дать имъ какое-нибудь объясненіе и оправданіе.
Маня — имя мамы, такъ звалъ ее отецъ; значитъ Иванъ Дмитріевичъ…
«Ты!» Этого не могло быть… Развѣ послѣ этого мама могла бы такъ спокойно говорить и шутить со мной.
Я убѣждала себя, что мнѣ показалось все это и что я не слыхала ничего, но вдругъ въ ушахъ ясно раздавался хриплый отъ волненія голосъ Ивана Дмитріевича, и меня опять всю обдавало жаромъ и я опять начинала рыдать отъ отчаянія.
Я не могу вамъ опредѣлить, что собственно пережила я въ эти нѣсколько часовъ, но когда, во время обѣда, пріѣхалъ Иванъ Дмитріевичъ — мнѣ хотѣлось броситься и задушить его. А когда мама, между прочимъ, весело сказала:
— Знаете, Иванъ Дмитріевичъ, я пожалѣла сегодня, что вы не актеръ… Какъ вы талантливо представили эту сцену съ Маней… Прекрасно…
Я уже не вѣрила ей. Мало того: я увидала, какъ она умѣетъ безсовѣстно лгать!
Съ этихъ поръ въ нашей жизни точно треснуло что-то. Все повидимому осталось, какъ прежде, а всѣ чувствовали трещину. Когда приходилъ Иванъ Дмитріевичъ — я шла къ себѣ заниматься, или уходила къ подругамъ. У меня началась своя жизнь и это меня мучило. А главное мучило, что я не могла быть искренней съ матерью и не вѣрила ни одному ея слову. Даже если она говорила правду — я старалась найти въ ней ложь. Когда она уѣзжала и говорила мнѣ, что ѣдетъ къ знакомой — я думала: «опять лжетъ! Она ѣдетъ къ Ивану Дмитріевичу».
Мать стараласъ баловать меня, дѣлала подарки, одѣвала почти богато. И чѣмъ дороже былъ подарокъ, чѣмъ наряднѣе платье — тѣмъ тяжелѣе было мнѣ. Я подозрѣвала, что за нихъ платитъ Иванъ Дмитріевичъ, и это страшно раздражало меня противъ матери, хотя я любила ее больше всѣхъ и всего въ мірѣ. Я просто возненавидѣла Ивана Дмитріевича, наша жизнь стала адомъ. Мама все время нервничала, и Ивану Дмитріевичу стало скучно съ ней, явилась раздражительность и требовательность — какъ неизбѣжно бываетъ при долголѣтнихъ близкихъ отношеніяхъ. Мать тяготилась этимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ держалась за него обѣими руками.
Я окончила гимназію и не знала куда дѣться отъ лжи, ничего недѣланія и тоски. Мать предложила мнѣ поступить въ рисовальную школу, и я съ радостью ухватилась за это. Въ гимназіи у меня находили способности къ рисованію, но, въ сущности, ихъ не было: каждый, учившійся рисовать, можетъ рисовать такъ, какъ рисовала тогда я. Но мнѣ было такъ тяжело дома, меня такъ тяготили нервная любовь мамы, ея ежеминутныя заботы обо мнѣ, ея приставанья, какъ къ маленькой, и баловство, что я съ радостью ухватилась за мысль о школѣ.
Скоро жизнь въ воображеніи такъ захватила меня, что я съ горемъ возвращалась къ реальной жизни. Увлеченіе искусствомъ, тѣмъ искусствомъ, за которое вы называете меня тайной декаденткой, — сдѣлало для меня правду жизни — мѣщанской, некрасивой, пошлой. И, напримѣръ, правда передвижниковъ съ ихъ горемъ и русской неприглядной дѣйствительностью — выгорѣлая деревня, грязныя, рахитическія дѣти, бродяги и арестанты — стала пугать праздражать меня. Я не хотѣла знать ее, не хотѣла видѣть ее… зачѣмъ? Я распространила дальше эту боязнь правды, и все что украшаетъ жизнь, скучную и бѣдную жизнь человѣческую — стало мило мнѣ. А одно изъ такихъ украшеній — несомнѣнно ложь. Только, благодаря ей, и можно еще существовать на свѣтѣ, только она одна и спасаетъ еще отъ ужаса жизни.
Къ матери я стала относиться спокойнѣе и добрѣе, я поняла, что она никому не мѣшала своей жизнью во лжи. И я не имѣла никакого права уличать ее. Правда — геройство совсѣмъ непримѣнимое и даже смѣшное въ нашей сѣренькой жизни. Она — врагъ общежитія, врагъ мира въ семьѣ, врагъ всего, за что мы всѣ такъ держимся.
Теперь, когда мнѣ приходится серьезно думать о воспитаніи старшаго сына — я постоянно наталкиваюсь на этотъ вопросъ.
Но я ушла въ сторону. Мнѣ хочется говорить вамъ о себѣ, о моей жизни. Я въ такомъ покаянномъ настроеніи, точно передъ смертью…
