В приемнике–распределителе ему стразу же стал качать права старожил, король камеры, здоровенный, белобрысый бомж. С разворота в сто восемьдесят градусов Александр пяткой врезал ему в челюсть. Для него жестокость уже привычное дело, наедине с собой он уже не лукавил. Каждое его движение просто, прямо и отточено, как штрих карандаша…
Очухавшийся старожил принялся орать, чтоб из камеры убрали психа. Когда дежурные обоих вывели в коридор, то схватились за животы. Этот пацан почти на две головы ниже белобрысого и весил, верно, вдвое меньше. Решив, что на самом деле спятил старожил, они сапогами прошлись по его ребрам, у новенького забыв снять отпечатки пальцев…
За десять дней отсидки в этом паскудном месте он нахватался вшей, провоняв дерьмом. В углу камеры всегда сидел один, в самом деле сумасшедший, справлявший нужду прямо в штаны.
В стране тем временем происходили разные удивительные события, сотрясающие самые основы. Но всё это его особенно не интересовало, для себя он уже создал свой, обособленный мир. По карманам и квартирам не шарил, но всегда имел хороший куш.
Нет предела женской доверчивости! Когда им интересно, тогда они готовы верить чему угодно, особенно когда это исходит от такого красавца. Женщины верят во всё, что выдумали сами… Они так мыслят.
По природе своей Александр был воином и ко всем относился, как к букашкам, но однажды и сам чуть не стал букашкой…
Квартира, как и собака, перенимает черты хозяина… Комната Александра, угрюма, молчалива и темна. Она как пещера!
Весной в теплые ночи, он чуть ли не до утра торчал на балконе. Он любил ночь, она многое может открыть посвященному. Днём нет тайн, отсюда всё ясно и скучно. Из обрывков разговоров он пытался слепить целое, воссоздать то, при чем не присутствовал, недостающие детали подкрепляя воображением. Человек, активно живущий чувственными радостями, очень часто поверхностен. Кто же по какой–то причине лишен их, настроен на философский лад, склонен к воображению и размышлениям. Воображением пытаясь проникнуть в то, чего лишен…
Ночью все предметы лишь намеками, сумрачными и глухими, говорят о намерениях мира. Он научился распознавать своё состояние души в неподвижности вещей… Утром, когда солнце лишь первыми лучами напоминало о себе, когда пустынен двор и ничто не говорит о присутствии людей, только предметы напоминали, что они где–то есть…
Он был соглядатаем, оставаясь невидимым, знал, что происходит у соседей. Особенно его интересовала одна особа… Раньше в этой квартире жил старик со старухой. Старик ещё при советской власти, как ветеран ВОВ, обзавелся патентом и клеил галоши. Бабка, за червонец пара, толкала их на базаре. Иной раз в день она имела тридцать–сорок рублей. На эти деньги можно скромно прожить полмесяца. Оттого к ним валом валила родня. Старик каждый день со своей поллитрой. Был он почти двухметрового роста и без единого зуба во рту. Не прожёвывая, как чайка, глотал громадные куски колбасы и мяса.
Александр проклинал старика, когда тот включал свою машинку, обдирая резину, чтоб лучше брал клей. С балкона старика постоянно тянуло ацетоном, от которого болела голова. Потом старик помер, следом за ним бабка, сын продал квартиру.
Когда непомерно раздувшийся труп старика лежал на столе, откуда–то набежали полчища рыжих, крохотных муравьев и облепили тело. Их было так много, что все посчитали это недобрым знаком — жди новых похорон…
Теперь там живет молодящаяся энергичная женщина лет сорока, с деловой прической и властными нотками в голосе. Коммерческий директор одной фирмы. Лишь Александр знал, что в центре города у неё есть другая, много большая квартира, там муж, дочь. А это жилье — от избытка денег, для деловых встреч, где коллеги по бизнесу часто играли роль любовников. Она фригидна, но стремилась испытать то, что испытывают лишь около сорока процентов женщин…
Чтоб быть соглядатаем, надо уметь быть невидимым. Из ее разговоров с мужчинами Александр много узнал о соседке. Если б захотел, мог извлечь прибыль, шантажируя директора. В тонкой перегородке он просверлил дырочку и наблюдал за загорающей в шезлонге дамой.
