– Значит, надо жить только инстинктами?
– Нет, и разумом.
– А когда разум не действует?
– Тогда садятся в сумасшедший дом, – смеется Илья.
– Нет, не шути, Илюша, поговорим хоть раз на эту тему. Почему ты словно боишься этих вопросов?
– Танюша, да я профан во всех этих тонкостях. Это нечто вроде разглядывания своего пупа у факиров. Ну, детка, не сердись! – Он берет меня за руку.
Я не сержусь. Я верю: он простой, здоровый человек, но разве это мешает понимать чувства других?
– Ты ужасно любишь слова, Таня! – говорит иногда Илья.
Да, я люблю слова, красивые слова, слова любви, как люблю стихи, а слова тем и хороши, что, как вдохновенные стихи, идут от сердца, и если это придумано, сочинено, то сейчас же чувствуется.
– Что мне делать, если для меня слова иногда слаще поцелуев?
Ужасно хочется уехать, но я не смею просить Илью об этом. Он так давно не виделся со своими. Он уговаривает их всех переехать в Петербург и жить с нами.
Мне все равно. Я люблю их всех, даже Катю люблю. Конечно, месяц назад я бы очень была недовольна; одна мысль, что в нашу жизнь с Ильей войдет посторонний элемент, привела бы меня в ужас, но теперь я рада. Давайте мне больше забот, привязанностей, больше долга. Чем больше, тем лучше!
Я забилась в саду в кусты азалий и читаю письмо. Зачем? Оно не даст мне ничего, кроме боли и сознания, что всего этого никогда не будет. Я теперь вижу, что не могу расстаться с Ильей, что жизнь моя без него немыслима. Можно прожить без цветов и фейерверка, но без пищи и тепла не проживешь…
Но фейерверк и цветы так красивы!
Сидоренко ходит растерянный, пристально наблюдает за мной и за Ильей и делается то мрачен, то нервно весел. Его, очевидно, мучает вопрос, любим ли мы друг друга.
У Ильи очень сдержанная манера обращения со мной при посторонних, даже при матери. Он часто подшучивает надо мной, как и над другими. Прежде я этого не замечала, а теперь меня это злит.
Вот второе письмо – он уже в Италии.
Как все красиво в его письмах, и как все эти описания, впечатления переплетены со мной. Это слова, одни слова. Может быть.
Кучер, от избытка чувств дающий без слов пинок соседней кухарке, стоя под воротами, может быть, любит в сто раз искренней и крепче, но ведь такой любви мне не надо.
«Милая, напиши хоть строчку на carte-postale мне сюда, во Флоренцию. Ну хоть два слова: здорова, помню… Но я буду знать, что твоя ручка держала этот клочок бумаги. Я пишу тебе карандашом, на скамейке, в Siardino Boboli.
Передо мной город в дымке заката, кругом розы и ты… Ты всегда со мной… Ты так вошла в мою жизнь, в мое тело, в мою душу, что я не умею отделить себя от тебя… Я стараюсь смотреть на все красивое в природе и искусстве, точно ты смотришь из моих глаз. Я нарочно останавливаюсь в музеях перед теми статуями и картинами, о которых ты упоминала в разговоре, стою целыми часами и думаю: пусть она любуется, постою еще. Довольна ли ты, радость моя? Недавно на площади я чуть громко не сказал: сядем спиной к тра-му, чтобы он не нарушал твое впечатление о лоджии и синьории…
За городом я собираю целую толпу маленьких оборванцев – кормлю их макаронами и сластями и говорю им, что это угощение прислано им из России одной прелестной синьорой.
Ночью… не пугайся, моя любовь, я смею только опустить голову на твои колени и грезить о твоих поцелуях и ласках.
Я живу в мечтах, дорогая.
В Венгрии я был страшно занят с утра до вечера: ездил по лесам с моим переводчиком. Я вел переговоры, писал отчеты, торговался, но ты была тут со мной, у моего сердца, пряталась на моей груди и не хотела заниматься моими делами. Ты поднимала головку только в лесу, и я рвал для тебя осенние цветы.
Я не испытал никогда твоего поцелуя, но не все ли равно?
Мечта моя, дорогая мечта…»
Я послала открытку во Флоренцию: «Прощайте, забудьте».
Не надо более писем. Я сожгла их и веточку кипариса. Сознаюсь в глупой сентиментальности – я подобрала ее тогда, изломанную его рукой.
Я хотела сжечь и альбом моих набросков с него, но не могла… Я завернула его в бумагу, завязала веревкой и спрятала на дно моего сундука.
Думать я больше не буду, это кончено. Я оторвала от себя все это – такое красивое, изящное.
