Сидоренко клянется, что приедет через две недели непременно, и умоляет Женю не влюбиться в приказчика из бакалейной лавки.
– Усы у него, как два лисьих хвоста! – уверяет он. – Пропало мое дело.
Сидоренко нервно весел. Пора садиться в фелюгу, но он все медлит и по нескольку раз прощается. Наконец прыгает в лодку и кричит, когда фелюга уже отходит:
– Женя Львовна! Крышка! Мы возвращаемся домой.
– Таточка, – странным голосом говорит Женя, – что это крикнул Виктор Петрович?
– Не знаю, Женюша, про какую-то крышку, – отвечаю я и чуть не падаю назад, так как Андрей наступает сзади мне на платье огромным болотным сапожищем и отрывает целое полотнище.
Марья Васильевна делает ему замечание, а Женя, стараясь мне помочь, говорит сердито:
– Хотя бы извинился, разиня!
Андрей молчит и смотрит на меня исподлобья.
– Извинись перед Татьяной Александровной, – говорит мать строго.
– Не нахожу нужным! – вдруг выпаливает он.
– Ты с ума сошел?
– Нисколько! Распустят хвосты с балаболками, а потом…
– Замолчи и ступай домой! – бледнеет Марья Васильевна.
Я смеюсь и шучу, стараясь сгладить этот инцидент, но Марья Васильевна страшно взволновалась.
Идя домой, она жалуется мне, что запустила воспитание сына. В С. нет гимназии, и она видит его дома только на каникулах. Я стараюсь успокоить ее, доказывая, что все мальчики в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет большей частью грубы, считая это молодечеством.
А скучно без Сидоренки – славный он малый!
Сегодня вечером написали с Женей ему письмо, то есть писала я, а Женя делала приписки и ставила бесчисленное количество восклицательных знаков. Письмо вышло большое, забавное. Ждем его приезда с нетерпением.
Этот мальчишка делается невозможным. Я его до сих пор не замечала, а теперь он постоянно впутывается в разговор и говорит мне дерзости. Я упорно стараюсь не реагировать на его выходки и тотчас прекращаю разговоры.
Марья Васильевна то бледнеет, то краснеет, Женя злится, а у Кати ходят скулы: она страдает, она видит, что такую же несправедливость по отношению ко мне делает другой человек, и ей стыдно и за него, и за себя – она слишком справедлива.
Женя что-то шьет, я кончаю этюд. Жарко. Мы молчим уже несколько минут.
– Таточка, вы очень любите Илью?
– Что это вам пришло в голову? Конечно, очень люблю! – я смотрю на нее с удивлением.
– Больше всего на свете?
– Больше всего. Зачем вы меня спрашиваете?
– Вот я прочла в одной из старых книжек какого-то журнала переводной рассказ, кончающийся вопросом… По поводу этого рассказа в Америке была даже анкета… Постойте, я вам его расскажу. Жил-был один царь, а у царя дочь. Эта дочь полюбила какого-то простого человека… Ужасно, ужасно полюбила… Царь, узнав про это, рассердился и хотел казнить его. Принцесса плакала, умоляла отца, и он решил так: в цирке на арене устроят две двери – за одной будет тигр. Страшный. Голодный. А за другой женщина, – Женя опустила шитье на колени. – Женщина будет прекрасна, так прекрасна, ну, одним словом, гораздо красивее принцессы. Любимого ею человека выведут на арену, и он должен открыть наугад одну из дверей… Откроет дверь с тигром – тут ему и смерть, конечно, а если другую дверь, то скрывающуюся за ней женщину дадут ему в жены, дадут много денег и отправят на корабле в далекую прекрасную страну…
Женя сложила руки и смотрела вдаль своими ясными глазами, так похожими на глаза Ильи.
– И что же дальше? – спрашиваю я.
– Вот собрались все в цирке, масса народу, и принцесса тут… Выводят этого человека. Ему нужно выбирать. Да, я забыла сказать, что принцесса знала, где тигр и где женщина. Он смотрел на нее умоляющими глазами: помоги, мол, мне! Она то бледнела, то краснела, несколько раз поднимала руку и опускала ее, потом вдруг вскочила и указала дверь! Женя поднялась:
– Что, Тата, было за этой дверью?
Я молчала. Женя была ужасно взволнована.
– Что же вы молчите, Таточка? Отвечайте мне, – в ее голосе была мольба. – Ну если бы вы были на месте принцессы, а на арене стоял Илья?
– Ну конечно, женщина! – говорю я убежденно.
– Да? Ах как хорошо!
– Детка, да чего же вы радуетесь? – изумляюсь я.
