Гений Достоевского… Какую ещё отмазку ты, Ванюша, себе придумаешь? — А надо? Отмазку? Попаданец разрушителен просто фактом своего существования. Инакостью. Мыслей, знаний… Просто — воспоминаниями из своей школьной программой.
Альтернатива — адаптация, ассимиляция, деградация… Крысюк средневековый. Плыть по течению. Здешнему течению здешней жизни.
«Брось креститься, причитая, —
Не спасет тебя святая
богородица:
Тот, кто руль и весла бросит,
Тех Нелегкая заносит —
так уж водится!».
Фиг вам! Я рулить и… и «веслить» — не перестану! А «креститься, причитая» — не начну.
Утром явился чтец, собрали и проводили Катюшу. Она плакала, я обнадёживал:
— Годик потерпи — потом заберу.
Агафья, старавшаяся не попадаться на глаза чтецу, подтвердила:
— Не врёт, Катюша, правду говорит.
Правда… Я всегда говорю правду. А вот истину… Истина не в моей власти.
Ко мне Агафья подошла часа через два. С красными глазами и опухшим носом. Но гордая и весёлая:
— Ну, давай, хозяин, сказывай. Чего тут у тебя понаделать надобно. Какую лжу-неправду сыскать.
Я оставался в городе ещё несколько дней. Чтец юлил, но деньги выплатил. Восемь сотен гривен, выгрызенных из вятших за этот поход, давали некоторую свободу маневра — мы продолжали покупать хлеб и железо.
Племянники — иск не забрали, не поняли изменения расклада. Получили от Кастрата… как положено за поклёп облыжный.
Казначея взяли на другой день после прихода в город Улеба Честиборовича. Там, в княжеских подземельях, казначей и загнулся. Как и сам уморил в подземелье свою жену год назад. «Бог — не фраер, он всё видит».
Разок поинтересовался в монастыре. Да, Катерину отвезли в Параскеву Пятницу. Игуменья явно ограничила доступ к новой послушнице, но каких-то… злобствований в стиле Боголепы Забоговны — не наблюдалось.
В околокняжеской верхушке шли какие-то смутные разборки, но я не высовывался. Ну их нафиг, оторвут голову, а потом скажут, что так и было.
Надо сматываться. Бегом-бегом, ещё и на покос поспею. Эх, помашу-ка я косой да по Мертвяковому лугу! Дело — доброе, здоровью — полезное, душу — успокаивающее! А через годик вернусь и Катюшу заберу.
Я был твёрдо уверен, что через год найду Катерину в смоленском монастыре Святой Параскевы, но не учёл хитроумности чтеца и злобности старухи. Через год Катерины в монастыре не было, и где она — сказать никто не хотел.
Через 6 лет, в декабре 1168 года в женском монастыре в Вышгороде готовились к светлому Рождеству Христову. Многочисленные богомолки под руководством инокинь чистили засыпанные снегом дорожки, мыли полы в храмах и хозяйственных помещениях, подновляли праздничное убранство собора. Одна из богомолок, полноватая нестарая женщина, с усилием ворочавшая лопатой сугроб, вдруг выпрямилась и, ухватив пробегавшую мимо монашку за рукав, грозно сказала:
— Во! Попалась, егоза!
Увидев испуганное и растерянное лицо шарахнувшейся в сторону инокини, она захохотала и, сдвинув с лица сбившийся платок, спросила:
— Катенька! Ты чего? Не признала? Это ж я — Агафья! Точно — не признала! Ну, быть мне богатой!
Позже, в тепле закутка в просвирне, Агафья прихлёбывала горячий узвар и, по обычаю своему, хохотала по любому поводу, вспоминая со своей бывшей воспитанницей прежние времена. Катерина пыталась узнать подробности нынешней жизни своей мамки-сестры, но Агафья отделывалась кратким:
— Хорошо живу, грех господа гневить.
И больше напирала на расспросы о Катеринином житьё-бытьё. Наконец, инокиня не выдержала:
— Да что ты вокруг да около! Ты прямо скажи: ты где?
Агафья с очень важным видом поправила распущенный по плечам платок, высокомерно глянула на застывшую Катерину и, вдруг прыснула:
— Ой! Ну ты будто суслик из норки — вылезла и замерла! Ха-ха…! Да там я, там. Во Всеволжске.
— Замужем?
— Не. Воевода говорил: выбирай любого, приданое дам. А я как гляну… Да ну их… Ещё и мужнину ласку да таску терпеть… Не, я у воеводы во дворце живу. Тама дел…! В гору глянуть неколи! И — весело.
И Агафья начала вспоминать разные смешные истории со слугами да с приезжими. Описывать разные диковины воеводского жилища, которое она упорно называла дворцом. Инокиня, сперва жадно глядевшая в лицо рассказчице, вдруг спросила негромко:
