Все псы во дворе говорят «гав-гав» и кидаются на пришлеца. Ксенофобия, однако. У собак — почти как у хомосапиенсов — на уровне инстинктов. Если у вас есть инстинкт — можете не волноваться: кто-нибудь обязательно использует его к своей выгоде.
Вопящая и рычащая стая катится по улице, из ворот следом выскакивают воротники: собачьи бои — штатное развлечение на «Святой Руси». И очень быстро оказываются в подъехавшей телеге: Ивашко с Суханом и Ноготок с Чарджи уже вполне уверенно работают с эфиром. Культовый киновопрос: «Как пройти в библиотеку?», не потребовался.
Аккуратненько складируем двух храпящих мужичков в телегу, телега уезжает, а я с Суханом, чисто гуляючи, загуливаю в открытые настежь ворота. Где и задаю тот же киновопрос — «а где бабуля?» — в уместной, для здешних декораций, форме.
— Эй, красавицы, а где ваша боярыня спряталась?
— Кто спрятался? Она сейчас тебе так… Тама она, госпожа боярыня. Делами занимается, добра молодца поджидается. Иди-иди миленький. (И одна служанка — другой: Сейчас Боголепа ему мозги вынесет — про нас забудет).
Бабулька имела запоминающееся, исключительно исконно-посконное имя-отчество: Боголепа Забоговна. Ещё в ней было весу — восемь пудов и росту — «три локтя с кепкой».
Она восседала в здоровенном деревянном кресле с подлокотниками. Которое было ей одновременно велико — ноги не доставали до земли, и мало — подлокотники крепко сжимали в талии. Или… где-там.
Довольно обширное и высокое помещение было заставлено столами, по столам — тюки, корзины, посуда и ткани, между столов — куча слуг и служанок. Все непрерывно суетятся и жужжат. Над жужжанием — голос госпожи с выражениями типа:
— Ты! Маркотник негораздкий! Ты чего понаделал! Шкуру спущу!
— По здорову бывать, Боголепа Забоговна. Я — Иван, боярский сын. Сын Акима Рябины. Дозволь переговорить под рукой, дело есть.
Туша в кресле колыхнулась, поворачиваясь ко мне. Большие светлые выпученные глаза неприязненно уставились на меня. А здесь, похоже, имеет место базедова болезнь. У женщин проявляется раз в 8 чаще, чем у мужчин. Хотя вне детородного возраста…
— Кто такой?! Кто пустил?! Гнать в три шеи! Эй, слуги! Батогами прощелыг!
Из симптоматики — повышенная суетливость, нервозность, эмоциональность. Наблюдаем. И помочь — нечем, радиоактивный йод здесь… Тогда словами:
— Зятя твоего в Вержавске…. А внучка — осталась. И — пишет.
— Стоять! (Это — слугам) Подь сюда! Чего балаболишь, бестолочь? (Это — мне).
Ещё и глухая. Подхожу ближе, подаю грамотку. Мы её три раза переписывали. Смысл простенький: «Бабушка, выручай». Но нужно было выдержать оттенки и обозначить нюансы.
Бабка глядит в грамотку, морщится, вытирает о платье ладони, кидает старшему слуге у её локтя:
— Чти!
Похоже из той же, «базедовой», серии: резь в глазах, потливость. Дальше, вероятно, проявится тахикардия.
Уже вторая фраза в грамотке: «А батюшка мой родненький княжьего человека убил и сам гриднями посечён был…», громко озвученная по слогам не сильно грамотным пожилым слугой, вызывает необходимую реакцию: Забоговна выхватывает грамотку, сминая бересту в кулаке, и орёт:
— Вон! Все вон пошли!
Я так думаю, что этот «вон» — не ко мне. Ага, правильно думаю: в сарае остаются пожилой слуга и мой Сухан. Остальные, топоча и поднимая подолами пыль, хорошо видимую в столбах солнечного света, выметаются из помещения.
— Двери закрой. (Это — слуге). Ну. (Это — мне).
Аккуратненько, двумя пальчиками, поднимаю краешек богатого платья на столе перед боярыней, скидываю его на пол, присаживаюсь. Теперь мы сидим друг перед другом. Но я — чуть выше. Сидеть на столе — неприлично. А что поделаешь? — Приходится себя заставлять…
— Хорошенькое платьишко (Это — о сброшенном под ноги). Приданое внучки собираешь? Зря. Не суетись ты, Забоговна. Свадьбы — не будет. Будет позорище. Из-за Катерины.
Она автоматически мнёт бересту в кулаке, кулак прижимает к левой стороне груди. Да, знаю: аритмия — неприятная штука. У неё по вискам текут струйки пота.
Собираясь сюда, я паниковал. Единственный известный мне персонаж типа «боярыня бабушка святорусская» — Степанида свет Слудовна в Киеве. Это… Там такая моща… И в кулаке, и в душе, и в мозгах. И память моя есть — как она меня там… Даже в своём нынешнем, натренированном, обученном, адаптированном состоянии… против неё… Не надо иллюзий: одним духом бы задавила. Слава богу, этот экземпляр — легковеснее. Не пудами — душой. Прорвёмся.
