— Ой, матушка моя! Ой, уморил! Песок-то, песок… Ха-ха-ха…! Гля — изо всех мест! И на ушах… О-хо-хошеньки… И на ресницах… А-ха-ха…!
Это было несколько… обидно. Я угрюмо отряхивался. Потом начал искать глазами свалившуюся шапку. Женщина, несколько приутихшая, ткнула пальцем в сторону:
— Туда вон. Картуз твой тама.
И снова захохотала в голос:
— Ты… так это через голову… ха-ха-ха… а пыль-то столбом во все стороны… о-хо-хо… и на четвереньки — оп! и встал… ой, не могу… будто… ой живот болит… как щеня какая… гав-гав… ой держите меня… в-вид-то… совсем ошалевший… глазками так луп-луп… ой, не могу…
Мне надо бы было обидеться. Типа: а кто тут смеет над «Зверем Лютым» хохотать-смеяться?! А ну всем молчать — покусаю-зарежу! Р-р-р…
Но женщина смеялась так заразительно, так весело… Я представил себя со стороны… стоящим на четвереньках на песчаном склоне, отфыркивающегося и отплёвывающегося от песка… с таким глупым, растерянным видом… И рассмеялся сам.
— И правда — глупый видик был. Лихо она меня. А я и не ожидал. Слушай, а она кто? Ручка у неё… щека до сей поры горит.
— Она-то? Так посадникова дочка, Катенька. А ты и не знал? Ха-ха-ха… А я в няньках при ней. Гапкой кличут. Гапка — туда, Гапка — сюда. А деда нашего зовут…
Стоп! Не фига себе! Факеншит уелбантуренный!
Нейросеть типичная, класс — заурядная, бывшая в употреблении, под названием — «молотилка моя единственная», собрала воедино кучу мелких информационных осколков, разложила их в нужном порядке, и они щёлкнули — сошлись. Почти без зазоров.
«Аналогичный случай был в Бердичеве»… Хотя, правильнее — в русской классической литературе. А какая разница? Главное: аналогия между наблюдаемой и читанной когда-то ситуациями позволяет делать предположения о неизвестных пока связях, заполнять лакуны и обосновано формировать множество возможных исходов.
Прилепив лейбл: «Плавали, знаем» я мог теперь значительно точнее очертить контуры, зафиксировать различия и сузить множество вероятностей.
— Погоди. «Гапка» это по церковному «Агафья»? А «Катенька» полностью будет «Катерина Ивановна»?
Женщина непонимающе смотрела на меня. Ну, конечно, ну это ж все знают!
— И вы сводные сёстры? От разных матерей, от одного отца?
Она хмыкнула.
— Скажешь тоже! Сёстры… Мать моя у боярина робой была. Ну, и принесла меня. После, как он оженился да Катенька родилась — меня к ней приставили. Я — роба, нянька, она — госпожа, боярышня. Какое сестринство? Хотя конечно… родная кровинушка. Одни мы — матери-то у нас у обеих померли. Я с ней — во всюда. На зиму вот в монастырь посылали. Для добронравия научению. И я с ней. А как же? Вот, нынче осенью замуж её выдадут, просватали уже, и я с ней на новое место пойду. В стольный город, в Смоленск. Только, говорят, у жениха у нашего, у казначея городского, житьё не сильно веселое, да и голодновато он прислугу держит…
— Как «у казначея»?! Он — жених?! Он же вдовец! Он же лысый, старый, жадный, злой…
Агафья напряжённо смотрела на меня. Потом вдруг начала хохотать, тыкая в мою голову пальцем.
— Ой не могу! Лысый лысого хаять вздумал! Ха-ха-ха…
— Но я ж не старый!
Она успокоилась, отдышалась и вдруг, с тоской в голосе, сказала:
— А может оно и к лучшему? Что старый. Надоедать не станет. Всякой гульбы, веселия-непотребства… не будет. Муж-то в годах — не вертопрах какой, человек солидный, с положением. Да и пустое это: дело решённое, посадник казначею «добро» дал. А Катенька — девочка правильная, благовоспитанная, отцу не перечит, из воли родителя не выйдет. Ладно, пойду я. Чего языками-то попусту…
Она повернулась уходить к лодочке, в которую уже села Катерина со слугой. Но я ухватил Агафью за рукав.
Я уже извинялся перед всеми, что в школе учился? — Была такая скорбная страница в моей жизни. Вот и выдал, совершенно автоматически, просто цитируя классика, да и ещё не вполне точно:
— Постой. А ведь у папаши княжьих-то денег недостача.
Весёлое выражение сошло с её лица. Она явно испугалась.
— Что ты это, почему говоришь? Не пугай, пожалуйста, от кого ты слышал?
— Не беспокойся. А вот что хотел я только на сей счет в виде, так сказать, «всякого случая» присовокупить: когда потребуют у папаши сотни три гривен, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом под кнут на старости лет угодить, пришли мне тогда лучше вашу монашку секретно, я ей серебро, пожалуй, и отвалю.
