А Вержавск — тихо умрёт. Люди вернуться сюда осенью 41 года — копать окопы по краю площадки детинца. Потом здесь будет кладбище. Вокруг исчезнувшей ещё в 17 век церкви Ильи.
Вышли к посаду над Проклятым озером и встали на постой. С другой стороны посад больше — вдоль берега на полтыщи шагов, а мне… в толпе неприятно. Кстати, кольчужку и мечи свои — на плечи сразу.
Ряха ужом крутиться, всё наверх поглядывает.
— Тебе чего неймётся?
— Тута… эта… обед у меня…
— Не понял. Сейчас разгрузимся, разместимся — тогда и пообедаем.
— Не! Не понял ты! У меня — обет. Раз в грозу попал. Молнии вокруг… рядом бьют, не далее руки… Страху натерпелся! Пообещал я тогда Илье-пророку: как церковку его где увижу — первым делом свечку поставлю. Вот, не евши — не пивши, перво-наперво… вона, в детинце церковка Ильи… мне б туда…
Врёт. Нагло и глупо. Жил в большом городе, ходил в подручных у большого человека. Всё видел, везде бывал, всего пробовал. Теперь — светоч ума и кладезь премудрости. Который может свободно вешать «всякой дярёвне лапотной» — макароны на уши. Даже не продувая — и так поедят.
— Так как, Иван Акимович? Я схожу?
— Можно.
А вот я никогда не вру. Я всегда говорю правду. Но — подумавши.
— Порученьеце тебе будет. Ты ж у казначея служил? У здешнего посадника бывал?
— Э-э, м-м, н-н, д-д…
Да что ж он кота тянет?! Не может решить — что выгоднее соврать? «Лучший рэкет — честность». Но до этой истины ещё дожить надо.
— Вот и походи там, на посадниково подворье глянь, людей послушай. Как стража стоит — запомни, входы-выходы какие есть — погляди.
— Ик… Эта… А зачем?!
— Есть мнение…
— Чьё?!
Я поднял глаза к небу. Ряха проследил мой взгляд и тоже уставился в солнечный небосклон. Несколько секунд мы совместно наблюдали пролёт белого облачка по небесной синеве. Так красиво, чисто, празднично…
Потом я тяжко вздохнул и вернулся к делам земным.
— Так вот. Есть мнение, что здешний посадник ворует. Сильно ворует, до неприличия. Сам понимаешь, брать такого вора моими людьми… бойцов у меня мало. Но подготовится… Большой отряд тишком на постой не расставишь. Полста гридней, к примеру… Ежели что — придётся имать прямо с похода. Так что присмотрись: где там чего. Давай, иди, заодно — и обет свой исполнишь.
Чистая правда в каждом слове. А вот что он сам додумает и что додумает посадник…
Вообще-то, это называется — «провокация». Она же — «ловля на живца». Что-то мне внутренний голос упорно вещует: нынче ночью в Проклятом посаде будет шумно. Как говаривал Бегемот:
— Это идут нас арестовывать.
Подтолкнул к активным действиям местную администрацию, теперь проведём аналогичную толчковую акцию в отношении местного бизнеса.
Неспешная прогулка вокруг подножья Вержавской горки привела меня к торгу. Походили-поприценивались. Николашка стандартно хаял любой выложенный на прилавки товар, купцы стандартно отругивались. Было жарко и скучно. Пока не дошли до одной лавки.
— Эй, мил человек, жара-то какая. Мы тут у тебя посидим маленько, отдохнём.
— Тута лавка торговая, а не беседка гулёвая. Покупай чего надобно да проваливай.
— Суров ты дядя. Индо ладно. Только подскажи: где Трифона-дыровёрта найти?
— А на что он тебе?
Сунувшийся ответить на мой вопрос мальчишка-посыльный, получил мощный подзатыльник и заскулил в углу. Что-то сильно купчина мальчонку приложил. Занервничал?
— Мне-то? Передачка ему у меня. Так где искать?
— Искать не надобно. Я — Трифон. Давай.
Я мотнул головой, и Николай с Суханом вышли «подышать свежим воздухом». Трифон шипанул на мальчонку, и тот тоже исчез в заднем помещении.
— Третьего дня встали мы в Поречье. Повстречались там с сыночком твоим. Пил он сильно, с девками веселился. А по утру на бережку сыскался скотник. Мёртвый. Без казны на нём. Девка там одна… Из гулевавших. Больше её не видали. Местные пару лодок своих искали… У погостного боярина разговор был… ушёл, де, вниз по речке. А тебе — вот.
Я вытащил из кошеля тряпицу и осторожно вывернул на прилавок золочёный медальон-ладанку. Купец цапнул её, поднёс к глазам.
— Змей поганый! Ирод проклятый! Я ж ему на 14 лет… Из самого Иерусалима привезённый…! Тварь неблагодарная! Чего ещё передать велел?
