Такой подход позволял избежать ссор княжеской власти с дальними купцами. Не в этом ли причина столь мощной поддержки смоленцев и новогородцев князя Ростислава, приведшей его на Великокняжеский престол в Киеве?
Смолоду понимал я, что казна не полнится мытами да податями, но лишь дополняется. Что налоги надобны не для княжеской кисы набивания, а для людьми управления. Во Всеволожске сиё особенно остро видно было: прямые подати брать — не с кого, мыта обычные брать — голодным да битым быть. Понуждаемый нищетой тогдашней к выбору между налогами прямыми и косвенными, выбрал я пути иные: третий, четвёртый, пятый…
Нормальный купчина идёт караваном по реке. И останавливается только в указанных для этого местах — княжьих погостах. Где туземцы дерут с него три шкуры за постой. С учётом собственных расходов и тех сто гривен серебром, которые погост должен отдать в казну. А встать где место глянется — нельзя. Только на охраняемой стоянке. Забота о безопасности проезжающих.
Власть — о купце заботится. Погосты — поставлены, разбойнички — выбиты, местные от свар… удерживаются. Риски — снизились, цены — подскочили втрое. Но — порядок повсеместно!
То-то они взвыли насчёт наших передвижений в темноте. Фактически на этом куске пути «из варяг в греки» — постоянно действующий комендантский час.
Сходно — на волоке. Мимо него не пройдёшь, а работать на нём запрещено. «Волок — наш, ходить по нему — нельзя». Все работы делают местные. Только! За соответствующую мзду.
— А сколько будет по обычаю?
— Дык… Как обычно: гривна постой, гривна — барахло перетащить, и ещё одна — лодейка.
Нефига себе! Шесть коров за эти две версты… «Все для блага человека»…
Вот был бы я человеком, нормальным купецом — отдал бы серебро и не грешил. Отоспался бы в доме, под крышей, похлебал бы горяченького, с местными молодками… близко познакомился бы. А мужички бы здешние — всё перетащили.
Был бы я княжий слуга — погостный боярин ножкой бы топнул, и мужички предоставили бы тот же сервис, но бесплатно. Но у меня статус… пограничный. С одной стороны — княжья грамотка, с другой — я не в службе. Вот, толкуем про колёсную мазь по-купечески. Но наехать-то «по-княжески» можно?
— Что ж ты голова посконная-домотканная-серемяжная не по делу рот разеваешь?! Или тебе спину давно не расписывали? Не видишь что ль — идём мы по княжьей грамотке, спешно. По светлого князя нашего повелению. Постоя не будет — некогда мне ваших щей хлебать. Майно — мы сами перетащили. Вы-то всё — спите-дремлете. На волоке — никого живого, хоть зови, хоть нет — не дозваться. Вот приду к князю, к Роману свет Ростиславовичу, да расскажу про ваше воровство бесстыдное. Что бобыли, де, ныне негожие стали. Обленились вконец. И разбойничков не углядят, и царство божье проворонят.
Фигня, конечно. Мужикам это всё — вообще не интересно. А вот погостный боярин… мужик битый, глаз цепкий. Когда убрал меч да снял рукавицу, стало видно — двух пальцев нет.
— Так ты, стало быть, Акима Рябины сынок? Акима помню, а вот про сына его… Что-то не слыхал.
— Да слыхал ты! Ванька-ублюдок, Рябинёныш. Ещё — «Зверем Лютым» кличут.
— Это по нему, что ли?
Боярин кивает на гордо торчащего гальюнной фигурой на носу нашей лодочки князь-волка.
— Курт, ко мне.
Ну и взгляд! Типа: как вы мне все надоели! Я тут так хорошо сижу, мне тут так хорошо видно… Серая туша вдруг взлетает вверх и, пролетев метра четыре, рушится к моим ногам. На лету разворачиваясь. Как белка — хвостом рулит. Оп. И сел у моих ног.
— Курт, язык убери. Что ты, как мужичина сиволапый, язык вывалил.
Боярин внимательно разглядывает, особенно — полуоткрытый зубастый чемодан, который у князь-волка вместо пасти.
— Нёбо-то какого цвета было?
— Чёрного, боярин, чёрного.
Улыбайся, Ванюша, улыбайся. Улыбочка такая радостная. Но с подтекстом. Как и вопрос. Примета есть: если рот у щенка внутри не розовый, а чёрный, то пёс вырастет злой. А уж про то, что хозяин со своим псом завсегда схожи…
Почему-то это оказывается аргументом. Боярин поворачивается к пожилому мужику, видимо — старосте общины.
— Вакула, переволакивайте. Давай резво.
