— Да, да, вы правы, на то божья воля. Вам, верно, кажется, что я немного сержусь, но не обижайтесь, я совсем не сержусь. Поговорим о другом. Итак, этот замок трех людоедов, в котором заключены сорок пять принцесс… Где он находится, этот гарем?».
Остальные попаданцы… Достоверность источника информации о местоположении гаремов — им не интересна?
Единственное, в чём я не могу согласиться с Твеном: «Никогда ни в одной стране на свете не было такого множества бродячих лгунов…». Он просто не бывал в России.
На самом деле, проблема довольно экзотическая: почти всё население проживает «в мире» — в своей, исконно-посконной, общине. Где они родятся, плодятся и землю ложатся. Почти все русские люди дальше 40 вёрст от своего «мира» ни разу в жизни не бывали.
Идентификация относительно немногих «бродячих» соотечественников идёт по совокупности внешних признаков: одежда, манера поведения, транспортное средство… Я уже упоминал: княжеский плащ-корзно, боярская шапка и гривна, скуфейка и ряса духовных, рубище нищих…
«Встречают по одёжке» — русская народная мудрость.
Беда в том, что ко мне это не относится: одежонка у меня отнюдь не боярская, а просто мне удобная. А что, кто-нибудь надевает парадный кафтан и соболью шапку для выполнения погрузочно-разгрузочных работ?
Погостный боярин начал наливаться кровью. Это вполне наблюдаемо даже в пляшущем пламени факелов.
Люди, живущие на торговых путях — отнюдь не посельщина-деревенщина. Они привычны к общению с незнакомыми людьми, застывать с открытым ртом — им не свойственно. Но набор типовых реакций всё равно ограничен. И непонятки накатано переходят в агрессию:
— А ну ложь пояса на землю! Я те сщас… опру твою ввергну! Я те покажу как над княжьим боярином насмехаться!
Боярин покрепче ухватил железку у него в руке, толпа согласно загудела, тоже перехватывая поудобнее всякое чего у кого в руках.
Вопль Николая:
— Да как же можно! Вот же я же! Я — Николай Бухарёныш, купец смоленский! Меня ж здесь знают, я ж три года назад через этот волок ходил, летось мой приказчик, Хохрякович, тута переволакивался… — был погашен фразой:
— Хрен ты, а не купец смоленский! Сща повяжем да расспросим. С огоньком. Сразу расскажите — хто тут купец добрый, а хто — тать полуночный!
Толпа растекалась, охватывая нас полукольцом, помахивая топорами и редкими копьями и мечами. Но в общий гомон вдруг вклинился ленивый голос Чарджи:
— Эй, погостный! Ты мытаря своего спроси: чего он бояричеву холопу глазки строит. Вот и узнаешь доподлинно — кто мы есть.
Я несколько растерянно уставился на Ряху, на которого кивал ханыч. Тот тоже растерялся. Вообще — выражение растерянности распространилось на несколько присутствующих физиономий. Но погостный боярин энергично взял ход опознания в свои руки:
— Ты. Ты кто такой?
— Я? Я… это… слуга смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины. Ныне… вот… иду с сыном боярина, с бояричем Иваном. А звать меня — Ряха. Вот.
Грузно развернувшись в сторону лысоватого мужичка в длинной тёмной свитке, видимо — здешнего мытаря, погостный сурово вопросил:
— Подтверждаешь?
— Это… ну… Ряха… Да.
— А откуда знаком?
— Дык… эта… я к казначею смоленскому на двор ходил. По службе. А он там, ну, Ряха этот, стало быть, в прислужниках…
Нефига себе! Я вопросительно уставился на Терентия. Весь город знает, что у меня с казначеем ссора. Брать его человека к себе на двор… Терентий тоже не скрывал своего изумления:
— Это как же?! Ты ж… ты ж у купца-суконщика прежде служил?!
— Ну… Да. А до того…
Понятно. Надо будет людей своих в оперетту сводить. Я имею в виду «Сильву»:
«ФЕРРИ. О, это знаменитый дом, князь. Лучшее кабаре Будапешта. Во времена нашей с вами молодости здесь царила «Королева чардаша» по прозвищу «Соловей». Не слыхали?
ЛЕОПОЛЬД. Не имел чести.
ФЕРРИ. А потом она вышла замуж за банкира Шнопса. Слыхали?
ЛЕОПОЛЬД. Имел честь.
ФЕРРИ. А потом развелась со Шнопсем и вышла за барона Попенгаузена.
ЛЕОПОЛЬД. Попонгауза?
ФЕРРИ. А овдовев…
ЛЕОПОЛЬД. Простите. Вдова барона Попенгаузена — моя супруга.
ФЕРРИ. Какая это была шансонетка! Вы везучий, князь.
ЛЕОПОЛЬД. Цецилия?! Баронесса Цецилия — «Королева чардаша»?!
